Владимир Набоков - Лекции о Дон Кихоте

Санчо пишет жене в письме, что теперь она губернаторша, и посылает зеленый охотничий кафтан, подаренный ему герцогиней, из которого она может скроить юбку и кофту для их дочери.

«Вот и выходит, что не так, так эдак, а ты у меня, надо надеяться, разбогатеешь <���…>

Писано в этом замке 1614 года июля 20 дня.

Домоправитель ставит еще один уморительный спектакль. Мрачный старик Трифальдин Белая Борода (по аналогии с Труффальдином из «Влюбленного Роланда» Боярдо и «Неистового Роланда» Ариосто) просит Дон Кихота выручить из беды госпожу графиню Трифальди, именуемую также дуэньей Гореваной.

Короткая и поверхностная глава, в которой обсуждаются дуэньи; Санчо придерживается мнения, что все они назойливые и наглые.

В сопровождении двенадцати дуэний входит графиня Трифальди, главная дуэнья прекрасной наследницы престола Кандайи, принцессы Метонимии. Дуэнья признается, что некий простой кавальеро дон Треньбреньо покорил ее своими достоинствами, и она позволила ему проникнуть в покои Метонимии на правах законного супруга. Эта интрижка оставалась в тайне до тех пор, пока Метонимия не забеременела. Тогда было решено, что дон Треньбреньо в присутствии викария попросит руки инфанты на основании письма, в котором та давала обещание стать его женой, а Метонимию на время поместят в дом почтенного альгуасила.

Метонимия стала женой дона Треньбреньо, но королева, мать принцессы, была так раздосадована, что умерла спустя три дня и была похоронена. Затем «на могиле королевы верхом на деревянном коне появился великан Злосмрад, двоюродный брат Майнции [королевы], лиходей и притом волшебник, и вот, чтобы отомстить за смерть двоюродной сестры, чтобы наказать дона Треньбреньо за дерзость и с досады на распущенность Метонимии, он при помощи волшебных чар заколдовал их всех прямо на могиле: инфанту превратил в медную мартышку, дона Треньбреньо — в страшного крокодила из какого-то неведомого металла, между ними поставил столб, тоже металлический, а на нем начертал сирийские письмена, которые в переводе сначала на кандайский, а затем на испанский язык заключают в себе вот какой смысл: "Дерзновенные эти любовники не обретут первоначального своего облика, доколе со мною в единоборство не вступит доблестный ламанчец, ибо только его великой доблести уготовал рок невиданное сие приключение"».

В довершение всего, чтобы наказать дуэний, нарушивших свой долг, волшебник наложил на них длительную казнь: «При этих словах Горевана и прочие дуэньи откинули с лица вуали, и тут оказалось, что у них у всех растет борода, у кого белокурая, у кого черная, у кого седая, у кого с проседью, каковое зрелище, видимо, поразило герцога и герцогиню, ошеломило Дон Кихота и Санчо и огорошило всех остальных».

Глава открывается пеаном Сервантеса: «Все охотники до таких историй, как эта, должны быть воистину и вправду благодарны Сиду Ахмету, первому ее автору, который по своей любознательности выведал наимельчайшие ее подробности и ярко их осветил, не пропустив даже самых незначительных частностей. Он воссоздает мысли, раскрывает мечтания, отвечает на тайные вопросы, разрешает сомнения, заранее предвидит возражения — одним словом, угадывает малейшие прихоти натуры самой любознательной. О достохвальный автор! О блаженный Дон Кихот! О славная Дульсинея! О забавный Санчо Панса! Много лет здравствовать вам всем и каждому из вас в отдельности — на радость и утешение живущим!»

Затем дуэнья Горевана сообщает собравшимся, что Злосмрад посылает своего деревянного коня Клавиленьо, чтобы тот по воздуху отвез Дон Кихота с Санчо Пансой за три тысячи миль в Кандайю; Дон Кихот принимает вызов волшебника.

Четыре дикаря вносят деревянного коня. Прежде чем сесть на волшебного скакуна, Дон Кихот, «уведя Санчо под деревья, <���…> схватил его за обе руки и сказал:

— Ты видишь, брат Санчо, что нам предстоит длительное путешествие, Бог знает, когда мы возвратимся и будет ли у нас досуг и удобный случай, вот почему мне бы хотелось, чтобы ты сейчас пошел к себе в комнату, будто бы тебе что-то нужно захватить в дорогу, и в мгновение ока влепил себе для начала, в счет трех тысяч трехсот плетей, с тебя причитающихся, хотя бы пятьсот, — что-то по крайней мере было бы уже сделано, — а начать какое-нибудь дело — значит уже наполовину его кончить.