Дмитрий Быков: Статьи из журнала «Что читать»

Кстати, кое-какого ума у Коэльо действительно не отнять. Не было бы у него этого ума — мы бы сейчас обсуждали чью-нибудь другую книгу, и в иркутский ресторан водили бы кого-нибудь получше. Автор заставляет Игоря Малеева непосредственно перед финальным двойным убийством произнести целый монолог о том, что в СССР всех учили воспринимать людей как братьев, а потом это все рухнуло и он до сих пор не может оправиться от шока. Какая мораль, откуда — если все, чему учили, накрылось? Именно тогда он и стал Абсолютным Злом, а теперь оно только вылезло наружу. То есть в главном Коэльо не ошибся: он увидел в России людей с пустотой внутри, с непреодоленной и неосмысленной травмой, и то, что в его новом романе (продающемся во всем мире со страшной силой) русский сделан именно воплощением богатства, зверства и безнаказанности, — глубоко неслучайно.

Одного мы добились: нас наконец перестали воспринимать как слабых. Игорь Малеев силен, владеет самбо, стреляет без промаха и не рефлексирует попусту. Правда, отдельные пьяные бродяги еще существуют и даже разгуливают по ресторанам, но в целом Россия — мир победившего гламура, даже и в Иркутске. Можно ли гордиться такой переменой имиджа? Ведь Коэльо — действительно честный плохой писатель, то есть самый беспристрастный фиксатор. Мы остаемся экзотической страной, где можно раскрутить сильную фабулу с любовью-кровью, но почему-то о нас все чаще хочется сказать так же, как о голосе идиота: «сильный, но противный».

Я начинаю думать, что Коэльо действительно мудр той дзенской мудростью, которая заставляет игнорировать внешнее, но видеть скрытое. Помните, как мудрец из прославленной притчи привез вместо черного жеребца белую кобылу, а конь все равно оказался исключительный? Так и Коэльо: он ни черта не понял в русской жизни, ничего не запомнил, кроме слов «Иркутск», «Байкал» и «коррупция», но суть постлиберальной России уловил безошибочно — как всякий законченный воин света или идеальный графоман; эти крайности, как известно, сходятся.

То есть не зря кормили.

№ 4, апрель 2009 года

То, что пишут киевляне Марина и Сергей Дяченко, давно уже не фантастика: говорю это, разумеется, не потому, что хочу оскорбить любимый род литературы, относя к фантастике лишь сказки о драконах либо космические стрелялки, — а потому, что эти авторы, как всякие большие писатели, изобрели собственный жанр.

Михаил Назаренко, написавший о главном украинском писательском тандеме целую книгу, обозначил его как М-реализм: то ли магический, то ли маринин и сережин. Дяченко пишут притчи с минимальным, чисто символическим процентом условности: есть некая стартовая метафора, вокруг которой разворачивается достоверная, детально проработанная жизнь. Кто скажет, что «Пещера» — фантастика? Фантастического там только то, что главные герои во сне переживают приключения и побоища, которые потом причудливо отражаются в реальности; но ведь и в жизни все так. А «Долина совести» с единственной фантастической придумкой — способностью персонажа привлекать сердца до полной и абсолютной привязки, до невозможности без него обходиться? Я лично знаю таких персонажей…

«Цифровой» — не продолжение недавней и всенародно любимой притчи «Vita nostra», но своеобразная параллель к ней. Там была история девочки, оказавшейся буквой, — а здесь сага о мальчике, оказавшемся цифрой. Не раскрываю этим никакой тайны, поскольку, во-первых, в книге все становится ясно уже на второй главе, а во-вторых, прелесть романов Дяченко давно уже не в закрученных сюжетах. Сюжеты как раз представляются мне избыточными — авторов двое, и фантазируют они интенсивнее, чем один нормальный писатель. В тандеме Стругацких кто-то один (чаще Борис) говорил: стоп, здесь мы пишем. В тандеме Дяченко — не братском, а супружеском — авторы, видимо, слишком любят друг друга и не могут вовремя сказать другому: стоп. В результате в любой их книжке значительно больше наворотов, чем нужно, чтобы донести даже до непонятливого читателя главную мысль (или главный вопрос). Все эти придумки по отдельности потянули бы на классную повесть или даже роман — чего стоит программа «Пиноккио», которую экспериментатор в какой-то момент вшивает главному герою: программа эта позволяет отличать правду от лжи, и мир для героя тотчас превращается в царство лжецов. (Впрочем, тут явный привет тому же Борису Стругацкому — в «Бессильных мира сего» герой уже был наделен такой способностью, ничего, впрочем, не прояснявшей: он понимал, когда собеседник врет, но, хоть убей, не постигал, зачем). Собственно, единственный конструктивный недочет романов Дяченко, еще мешающий их авторам гордо назваться современными классиками, — это именно избыточность фабульных ходов, героев, линий и ответвлений, неумение остановиться; но это, так сказать, «высокая болезнь». «Много — не мало», говорят знающие люди, когда водка переливается через край.