Татьяна Чернышева - Природа фантастики

Вообще же, если принять за истину, что каждая эпоха создает свою особую художественную, картину, некий облик мира, намечает границы его, доступные художнику, искусству, то научная фантастика XX в., благодаря ее причастности к современному мифотворчеству, прибавляет к этой общей картине две важные грани:

1) мысль об органической связи человека с космосом, о включенности его в жизнь всей Вселенной. При этом фантасты, как правило, убеждены это эта связь станет еще теснее, что человек будет сознательным участником космической жизни;

2) представление о том, что современный человек находится на пороге некоего скачка в своей эволюции, о появлении нового человека, новой расы людей, о неизбежном «повзрослении» человека, о чем говорили еще Б. Шоу и Г. Уэллс.

Обе эти идеи не столь уж новы, поиски их истоков увели бы нас в очень отдаленные эпохи, и бытование их, естественно, не ограничивается только пределами научной фантастики. Но именно благодаря научной фантастике ныне они все глубже проникают в массовое сознание, становятся действительно важной составляющей общего представления о мире и человеке в нашу эпоху.

Имея в виду механизм образования современного мифа, несколько слов следует сказать о характере опережения науки современной фантастикой.

Энтузиасты и поклонники фантастики, составляя реестры научно-фантастических идей, позднее получивших научное признание или воплощенных в технике, готовы были назвать фантастику «преднаукой», открывающей науке новые пути. На самом деле все обстоит не столь блестяще.

В свое время И. А. Ефремов, размышляя над этим вопросом, пришел к выводу, что научная фантастика, «не может состязаться с наукой в объяснении и овладении законами природы и общества» [121]. Привлечение же «внимания к… еще не использованным или забытым возможностям», оставшимся на периферии современных научных исканий, доступно только «ученым, стоящим на переднем крае исследований, широкообразованным в области истории науки и накопленных ею фактов» [122].

Не случайно все наиболее яркие «мифотворческие», конструктивные идеи современной фантастики принадлежат, как правило, ученым, работающим и в науке, и в искусстве. Имена И. А. Ефремова, А. Азимова, А. Кларка, Ф. Хойла достаточно широко известны и любителям фантастики, и специалистам в области конкретных наук. Киборгизацию и генную инженерию придумали тоже не фантасты, идеи эти родились в науке. Фантастика, как уже было сказано, чаще обживает, делает привычными «безумные» идеи, которые носятся в воздухе современной науки. Сами же ученые обращаются к фантастике, когда их воображение тревожит яркая идея, а «доказательных рассуждений», ее подтверждающих, не существует. Бывает, что позднее появляются и доказательства, и даже инженерные расчеты, и тогда кажется, что фантастика дала ученым «задание», которое они послушно выполняют.

Однако, аплодируя фантастике, как правило, не выясняют предысторию идей, высказанных в научно-фантастических произведениях, путь их в фантастику, а не только дальнейшие их странствования после обнародования в научной фантастике. А это было бы весьма интересно. Так, идея разумного плазменного облака, воплощенная в романе Ф. Хойла «Черное облако», принадлежала вовсе не автору романа, а его коллеге, имеющему к фантастике весьма отдаленное отношение. Профессор Голд сам «признался» в авторстве этой идеи на совещании в Бюракане. Скорее всего, большинство новых, конструктивных идей научной фантастики имеет подобное же происхождение, поскольку «безумная» фантастическая идея может возникнуть только на основе знания, углубленного изучения предмета и постоянных размышлений над ним. Это непреложный закон психологии человека, и никакое воображение не заменит тут работу мысли.

Размышляя над путями дальнейшей биологической эволюции человека, И. В. Муравьев и В. С. Бойко пишут: «В области отыскания новых возможностей преобразования мира и человека несправедливо жаловаться на отсутствие теорий и гипотез, непосредственно питающих сейчас фантастику» [123].

И Л. Е. Этинген считает, что фантасты «подхватывают» «не обретшие еще твердой экспериментальной почвы и витающие в воздухе научные идеи» [124]. Поэтому едва ли есть основания говорить о фантастике как о чем-то действительно обогнавшем науку на пути к истине. И все-таки некое опережение здесь налицо.

Парадокс заключается в том, что в какой-то период потребности обиходного мышления, массового сознания обогнали возможности науки. Внутренние закономерности развития общества настоятельно требовали серьезной перестройки обиходного сознания, космизации его, наука же не успела подготовить для этого достаточно прочную почву, так как только некоторые мечтатели от науки смутно улавливали незаметные порывы человечества из своей колыбели. Таким энтузиастом-мечтателем был К. Э. Циолковский, но влияние его работ на современную ему науку было ничтожно мало. Да и многие свои «космические фантазии» он изложил тоже в фантастических повестях, а не в научных статьях.