Андрей Рудалёв - Письмена нового времени

Тогда мы начинаем понимать, что критика — это не просто второстепенный окололитературный жанр, но четвертый род литературы, наряду с эпосом, лирикой, драмой, со своим особым образом мировидения, особым, только ей свойственным, языком и способом изложения. Что критика — отладка живого общения, прямого тройственного диалога автора, текста и читателя. «Свое живое содержание творчество любого писателя раскрывает перед нами с наибольшей полнотой только тогда, когда именно так, в его живой диалогической к нам обращенности, мы его наследие и берем — когда, по выражению Бориса Пастернака, мы проходим его путь по живому следу его мысли и духа», — написал в предисловии к своей книге «Духовные искания русской литературы» Игорь Виноградов. [4] Виноградов И.И. Духовные искания русской литературы. М.: Русский путь, 2005. С. 11.

Все это ведет к тому, что Валерия Пустовая («Китеж непотопляемый». С. 154) обозначила отличительной чертой критиков «большого стиля»: «построение собственного мира, подобно тому как писатель создает индивидуальный художественный мир». Отсутствие этого «мира идей» критика и ведет к искажению его роли, к навязыванию исключительно функции «максимально безличного переложения произведений писателя», что на самом деле есть только часть его дела. В своем интервью, которое явилось своеобразным предисловием к двухтомнику «Движение литературы», [5] Роднянская И.Б. Движение литературы. В 2 тт. Т. 1. М.: Знак; Языки славянских культур, 2006. Ирина Роднянская сказала: «чтение художественного текста, определенным образом имманентное ему самому, и превращает пишущего о литературе в ведающего литературу; он тогда становится в каком-то преимущественном смысле литературоведом» (с. 8). «Вйдение» текста есть особое его знание, как основанное на эмпирическом восприятии, через посредство тех же органов чувств, так и внутреннее его ведение, когда исследователь вживается в мир, созданный автором, где авторская личность «принимается как таковая» (с. 9), проживая его, в то же время отстраняясь от него в своей интерпретации, где «совершается до-объяснение произведения» (с. 10).

Критик — пастырь, кормчий. Задача этого четвертого рода — вывести литературу, весь ее полк из темной пучины бесконечных блужданий, в которой она до сих пор пребывает, что возможно через «особый настрой на диалог». Именно это свойство и полагает краеугольным камнем критики Евгений Ермолин. Трудника на этом поле он определяет как «бездонное, притом инструментализированное чувствилище, инструментализированный интеллект, гиперболизированный настрой на диалог» («Реабилитация свободы», «Континент». № 119. 2004).

В современных критических выступлениях выделяются две крайние, а по сути взаимосвязанные аксиологические доминанты в восприятии художественного текста.

С одной стороны, в качестве приоритета выступает творческая индивидуальность автора. В ситуации «художественного многоязычия» нет «универсальных критериев качества текста» — это Дмитрий Кузьмин, и у него в рукаве есть особый «священный Грааль» — смысл или «новые смыслы» (см. его манифест в пилотном выпуске журнала поэзии «Воздух» — 2007. № 1. С. 122). Здесь каждая творческая индивидуальность важна именно своей потенцией изречь ранее сокровенные смыслы. Важна именно эта позиция, этот настрой, все прочее второстепенно. По сути, до этого же договаривается и Валерия Пустовая, когда говорит, что «критика в высшем смысле — это исповедание утопии, преданность идеалу, который дорог не столько возможностью своего воплощения, сколько самим существованием в личности критика» («Китеж непотопляемый». С. 154).

Если в первом случае нам важна авторская индивидуальность писателя, то во втором — его сиятельства критика. Начинается это с разговоров о доминации такого, мягко говоря, абстрактного понятия, как «качество текста» («новые смыслы», кстати, нисколько не лучше). Так, Наталья Рубанова («Килограммы букв в развес и в розлив», «Знамя». 2006. № 5), гневно оглядев территорию молодой литературы, пораженную язвами «нового реализма», менторским и безапелляционным тоном заявляет: «не рациональнее ли разбирать непосредственно качество текста? Писатель, на самом деле, никому ничего не должен: только себе, любимому, и «шедевру» — только перед собой, любимым, суд чести, и «шедевром», это же так просто, просто, просто, просто…» (с. 191). Такая точка зрения сейчас очень популярна и удобна автору, это то, о чем, условно говоря, сейчас «по телевизору твердят». Тот же Денис Гуцко — звезда молодежного мейнстрима на липкинском форуме — заявил, что литература — это только слова. Когда я его переспросил, так ли он на самом деле считает, он азартно подтвердил свой тезис.