Марина и Сергей Дяченко: Возвращение на звёзды

„Космический“ зрительный ряд у Содерберга добротен, достоверен, хотя и без аттракционов. И, разумеется, антураж станции Солярис из того, первого фильма ни в какое сравнение не идет с „техникой“ Содерберга.

Интересно отслеживать представление о высоких технологиях, как оно развивалось от повести к первому фильму и потом ко второму. У Лема антураж по нынешним временам чудовищно архаичен: герои пишут друг другу записки, держат на станции бумажные книги, говорят по телефону… При этом всё потрясающе достоверно: „…Металл был покрыт слоем шероховатого пластика. В тех местах, где обычно проходили тележки подъемников ракет, пластик вытерся и сквозь него проступала голая сталь…“

У Тарковского „картинка“ очень близка к Лемовскому описанию, иногда совпадая даже в мелочах: „Я стоял под огромной серебристой воронкой. По стенам спускались пучки цветных труб, исчезая в круглых колодцах. Вентиляционные шахты урчали, втягивая остатки ядовитой атмосферы…“ Тем не менее Гибарян оставляет Кельвину уже не аудио-, а видеокассету.

А Крис у Содерберга кликает пальцем в иконку на мониторе, чтобы запереть дверь. Неужели через тридцать лет это будет выглядеть так же наивно, как бумажная закладка в „Малом Апокрифе“, оставленная Кельвину Гибаряном?

Лем сетовал когда-то, что Тарковский не показал Океан, а снял камерный фильм. У Тарковского не было возможностей Содерберга; тем не менее Содерберг тоже не снял Океан, каким его написал Лем. Вероятно, не ставил такой цели. Хотел сосредоточиться на любовной истории…

Нам кажется, что многие проблемы нового „Соляриса“ происходят именно оттого, что фильм провалился в щель между фантастикой и мелодрамой. Любителям „Звездных войн“ мешает вязкая любовная история. Любители мелодрамы не могут отождествить себя с героями — тонут в дополнительной информации. А любители психологического кино, окажись такие среди публики, просто умирают от возмущения, глядя в пустые глаза Наташи Макэлоун.

И где же все-таки Океан? Где симметриады, мимоиды, „долгуши“, „позвоночники“, „быстренники“, „грибища“ и „древовидные горы“? Неужели их снять труднее, чем армию наступающих орков?

Не время, по всей видимости, для мимоидов…

Финал — ключ к пониманию картины. Лем утверждал, что Кельвин остается на Солярисе без надежды; тем не менее мы почти верим, что „не прошло еще время жестоких чудес“. И Тарковский, и Содерберг совершили для героев чудо, при этом оба использовали отсылку к известнейшим живописным образам. Тарковский вернул Кельвина, блудного сына, к отцу. Содерберг сделал метафору еще менее прозрачной: в падающей на Солярис станции Кельвин встретил Бога, Бога-ребенка (отсылка и к Лему, и к Микеланджело), их руки встретились… Кельвин искупил свой грех и был прощен…

Ах, как раздражал Лема финал Тарковского: „Остров, а на нем домик“. Не верится, будто умнейший человек не смог прочитать метафоры и понял все буквально… Но финал-то Содерберга — классика мелодрамы! Хари, явившаяся к Крису. Бессмертная любовь… Правда, остается вероятность, что эта любовь — уже за гранью смерти, а искупление — в раю или в глубинах Соляриса…

Герои Лема — ученые. Люди, направленные вверх, к звездам. Может быть, именно сочетание столь разных тем — „сайентистской“ и „в-душе-копательной“ — делают повесть великой. И, конечно, можно понять, почему наличие (или отсутствие) границы познания так важно для автора и для героев и что значит для Лема соляристика — выдуманная наука, несущая в себе все подлинные свойства науки настоящей…

Герои Тарковского — в меньшей степени ученые, в большей степени решатели „вечных вопросов“. Для Тарковского тема человеческой совести важнее, чем тема познаваемости или непознаваемости чего бы то ни было.

Герои Содерберга — не ученые вовсе. Крис Кельвин и о Солярисе-то знает понаслышке. Даже у „железной Гордон“, по всей видимости, на первом месте стоит самоутверждение, а уж потом какая-то там наука…

Так почему же Лем, едва ли не проклявший фильм Тарковского, довольно-таки спокойно, даже благожелательно отзывается о фильме Содерберга? Да, хорошая атмосфера. Да, колористика, да, вкус… Но „грехи“ нового фильма перед духом повести неизмеримо больше „грехов“ Тарковского. А оценка автора — доброжелательнее. Почему?

Загадка…

Собственно, вот и все.

Надо признать: Содерберг снял хороший фильм. Не великий, но хороший. Нам трудно воспринимать его (а некоторых он раздражает) именно потому, что на нем лежит сдвоенная тень Лема и Тарковского, двух безмерно талантливых и мудрых людей.