Мишель Бродо - Беседуя с Андре Жидом на пороге издательства

— Ну хорошо, а больше никого в вашей котомке нет?

— Почему же, есть. Я хотел поведать вам о Патрике Бессоне, еще одном «неправильном» человеке, непредсказуемом и забавном. О Бернаре Коммане и его людях без рук и ног, об Эрике Шевийяре и его каучуке…

Наклонившись ко мне, Жид тихо проговорил:

— Скажите, вам промочить горло не хочется? Только давайте вдвоем…

Матео, который все слышал, направился к двери и запер ее на ключ.

— Издательство закрывается! — объявил он и погасил в холле свет.

Жид встал; как человек, не привыкший к тому, чтобы его выгоняли, он был слегка удивлен. Я взял его под локоть и повел по коридору к винтовой лестнице в глубине здания.

— Куда вы меня ведете? Вниз? Я сам в «Подземельях Ватикана»…

— Ничего подобного. Сейчас мы идем в архив «Черной серии».

Жид всплеснул руками, расстегнул пальто, приподнял свою шляпу с высокой тульей.

— Наконец-то, черный роман! Популярная литература! Детективы и путешествия — самые живучие жанры. Вы читали о моих поездках в Конго и в СССР?

— Да, и поправки к «Возвращению из СССР», — бесспорные.

— Я не сомневался. Слушайте, я ведь за всю свою жизнь много чего хорошего сказал и о Виргилии, и о Шекспире, не забудем еще и Гёте, разве не так?

— И это придало вам некоторой напыщенной респектабельности. Путешествовать по Конго, читать Боссюэ, и упоминать об этом в «Дневнике», — в этом есть определенное позерство.

— Согласен. В действительности, я еще очень любил Сименона, хоть и не кричал об этом. И Чандлера, и Хэммета! Не говоря уже о великом Стивенсоне! У меня есть кое-что от них, как и у Конрада, — разве вы не заметили этого во многих пассажах?

— Конечно заметил, мэтр. Я еще много чего заметил…

— Правда? Что же?

— Осторожно, тут ступенька. Мы хоть и в приличном месте, однако потолок тут низкий. Выход на задний двор вон там.

— Вы мне не ответили.

— Надо заставить вас немного помучиться. Из чувства восхищения. Я вам потом как-нибудь скажу. А пока знайте, что Рэймонд Чандлер однажды будет издан в «Плеяде», как были изданы вы.

— Превосходная компания.

— А еще поговаривают, что Александра Дюма перенесут в Пантеон. Знамение времени. Триумф Монте-Кристо.

— А это уже не по мне. Совсем не в моем стиле. Вы можете представить меня там, со всем этим почтенным старичьем?

— Нет, не могу. Для Дюма это честь, восстановление справедливости. Если бы речь зашла о вас, это выглядело бы как самое настоящее расточительство. Нежелание видеть действительность.

— И потом, будем откровенны, самое меньшее, что можно сказать, и я этим горжусь: я ничего не сделал, чтобы это заслужить. К тому же я очень хорошо покоюсь в Кювервиле. И все-таки мне бы очень хотелось понять, что же такое современный писатель сегодня.

Я ощутил смешанное чувство досады и беспокойства. Когда появилось слово «современный»? Что хотел сказать Рембо своей фразой «надо быть абсолютно во всем современным» [26] Из книги А. Рембо «Одно лето в аду» («Прощание»). Перевод М. Кудинова. , которую повторяют все кому не лень, не вдумываясь в смысл? Разве Франсуаза Саган более современна, чем мадам де Лафайет? А Даниэль Пеннак более современен, чем Бенжамен Констан? Присутствие современных, не так давно созданных вещей — оружия, компьютеров — как аксессуаров в романе способствует тому, чтобы он был современным? Какие ситуации и чувства можно назвать современными, до нас не известными, кроме разного рода перипетий, связанных с техническим прогрессом? Изменили ли самолет, электронная почта существенным образом любовь, одиночество, скорбь? Способны ли мы воспринять эти изменения достаточно глубоко, нашли ли мы тот стиль, который позволил бы нам выразить наши переживания? Не слишком ли мы чувствительны к их внешним проявлениям, настолько чувствительны, что остаемся на поверхности, пристально наблюдая за тем, что на ней происходит, а патетическая сдержанность и клинический паралич не позволяют нам ни пересечь эту поверхность, ни пойти вглубь, ни посмотреть назад, ни взглянуть на нее с обратной стороны в зависимости от способностей каждого, и все попытки сделать это кажутся нам несвоевременными, неловкими, устарелыми. Все зачарованы нашим приятным для взора внешним миром, привычным, остающимся нетронутым. Молодые американские романисты описывают этот мир гладких поверхностей и зарегистрированных товарных знаков, а мы толком и не понимаем ту едкую сатиру, которая скрывается за лишенным эмоций описанием. Это ли современность? А может, это момент исторической анестезии, омертвения души, вызванный ускоряющимся бегом времени? Современное — ближайшее к нам по времени? А Жид современен? По моему мнению, да, но он, наверное, сейчас размышляет о своих последователях, и я подозреваю, что обычной формулой вежливости мне не отделаться.