Владимир Гопман: Любил ли фантастику Шолом-Алейхем? (сборник)

«Наше поколение (и не только наше, конечно) выросло на книгах Аркадия и Бориса Стругацких. Мы знали эти книги буквально наизусть, говорили цитатами из Стругацких. Эти фразы были нашим паролем, по которому мы узнавали друг друга, как члены какого-нибудь тайного ордена, – узнаём и сейчас. Быков, Юрковский, Горбовский, дон Румата – как много мы, школьники начала 60-х, взяли, не понимая, быть может, тогда этого сами, из их духовного опыта, жизненной философии, взглядов и пристрастий, оценки людей и событий…»

Эти строки я продиктовал по телефону кому-то из членов ленинградского семинара вечером 12 октября 1991 года, когда они обзванивали тех, кто знал АН (потом эти отклики на произошедшую трагедию были изданы отдельной брошюркой).

Убежден, что десятки и десятки тысяч людей стали лучше, потому что рано начали читать Стругацких (как это у Высоцкого – про того, «кто в детстве нужные книги читал»), и живут, вспоминая в трудные минуты слова героев АБС: «Нет ничего невозможного. Есть только маловероятное» (Юрковский), «Уверяю тебя, дружок, что Улисс не рвался в герои. Он просто БЫЛ героем – натура у него была такая, не мог он иначе» (Кацман), «Из всех возможных решений выбирай самое доброе» (Горбовский), «…думать – это не развлечение, а обязанность» (Перец), «Как это прекрасно – человек, желающий странного!» (Саул), «Когда мне плохо, я работаю… Когда у меня неприятности, когда у меня хандра, когда скучно жить, я сажусь работать. Наверное, существуют другие рецепты, но я их не знаю» (Вечеровский).

С каждым годом я понимаю все отчетливее, какую роль сыграли книги братьев Стругацких и в моей жизни. Без них она была бы совсем иной – моя любовь к фантастике не стала бы столь глубокой, не познакомился бы я со многими, убежден, лучшими людьми на свете – писателями-фантастами и читателями-фэнами, не пришел бы я к пониманию того, что лучшая профессия на свете – литературная критика, которой занимаюсь свыше тридцати лет.

Стругацкие в моей душе – словно гигантский кусок драгоценного янтаря, в который вплавлены, наподобие причудливых мошек, различные эпизоды.

Апрель 1960 года. Я, лопоухий пионэр шестого класса, увлекающийся фантастикой, вижу в куче макулатуры, которую мы приносили в школьный спортзал, подшивку журналов «Знание-сила» за несколько лет. В подшивке нахожу номер с рассказами АБС «Забытый эксперимент» и «Частные предположения». По первым абзацам понимаю, что с ЭТИМ расстаться нельзя, – и, оглядевшись по сторонам, засовываю журнал под куртку…

Июнь 1968 года. Я сижу в юношеском зале Ленинки и переписываю от руки «байкальскую часть» «Улитки на склоне». Ходил туда, как на работу, недели полторы; и так обидно, что при переезде потерялась папка, в которой держал переписанное… Позже я неоднократно слышал – от самого АН, от Шуры Мирера, от фэнов, что по всей стране, от Калининграда до Сахалина, книги АБС переписывали, перепечатывали, переплетали, делая мини-собрания сочинений, нередко с собственными иллюстрациями.

Осень 1973 года. На квартире у моего тогдашнего соавтора Миши Ковальчука я встретился с Аркадием Натановичем. Вечер проходил под девизом «АН знакомится с Вл. Гаковым». Первое впечатление было очень сильным. АН – большой, пластичный, мягко двигавшийся, чем-то напоминал боксера-тяжеловеса. Что-то было в нем от дона Руматы (в «Трудно быть богом» он описан как «огромный, широкий»); а что-то, как сейчас понимаю, от Довлатова. АН был сама доброжелательность, его благорасположение к собеседнику чувствовалось во всем: в улыбке, наклоне головы, в большой протянутой ладони. (Ладонь эта могла бы вместить, наверное, два кулака того, с кем ее обладатель здоровался. Шура Мирер как-то сказал: «У Аркаши пишущие машинки долго не живут – своими лапищами он разламывает клавиатуру за считанные месяцы…»)

Вспотев от волнения (вот ОН, рядом…), я, неожиданно для себя, вдруг ляпнул, что вот-де мне кажется, будто между Перцем из «Улитки на склоне» и Цинциннатом Ц. из «Приглашения на казнь» Набокова много общего. АН помрачнел, недобро посмотрел на меня и столь же недобро ответил: «Это вамтак кажется. Мы с братом тогда Набокова не читали…» И весь вечер был со мной отстраненно и холодно вежлив.