Сергей Беляков - Сборник критических статей Сергея Белякова

Я, вспоминал Катаев, предлагаю “тему, пружину”, они (Ильф и Петров) “тему разрабатывают, облекают в плоть и кровь”. Далее Катаев собирался пройтись по их писанию “рукой мастера”. В результате должен был явиться на свет “забавный плутовской роман”. Через месяц после соглашения Катаев прочел первую часть (семь печатных листов) будущего знаменитого романа. Маститый автор, им он себя уже чувствовал, и не подозревал, какой удар по самолюбию его ждет. По воспоминаниям Е. Петрова, Катаев прочел рукопись и очень серьезно сказал: “Вы знаете, мне понравилось <���…> вы совершенно сложившиеся писатели”. Серьезность тона, такая необычная для смешливого мэтра, для меня важнее слов. Эти семь печатных листов совершенно изменили расстановку литературных сил. Еще недавно, пусть и шутливо, он называл их “мои рабы”, “мои крепостные”, “мои литературные негры”, даже грозил держать их в черном теле. А далее последовала полная и безоговорочная капитуляция: “Я больше не считаю себя вашим мэтром. Ученики побили учителя, как русские шведов под Полтавой”.

Позднее, прочитав весь роман, Катаев от своего первого впечатления не отказался. Что же его так поразило и заставило по-иному взглянуть на своих “литературных негров”? Начиная писать роман, Ильф и Петров ориентировались не только на предложенную Катаевым тему, сюжетные ходы, но и на его недавнюю повесть, сразу же ставшую объектом их пародии. В модном писателе Агафоне Шахове Катаев не мог не узнать себя, а в романе о кассире “Бег волны” — своих “Растратчиков”. Сходство биографических деталей очевидно. “Писать и печататься он начал в пятнадцать лет, но только в позапрошлом году к нему пришла большая слава” (из ранней редакции “Двенадцати стульев” [89] См.: Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. Золотой теленок. М., “Слово”, 2001. ). Действительно, еще гимназистом Катаев начинает писать стихи, читает их папе, тете, младшему брату Жене, посылает бабушке в Екатеринослав, печатается в одесских газетах, посещает кружок литераторов “Зеленая лампа”. “Я даже прослыл у знакомых гимназисток слегка сумасшедшим”, — будет вспоминать в “Траве забвения” сам писатель. В ранней редакции “Двенадцати стульев” авторы, несомненно, пародировали и стиль “Растратчиков”: избыточность описаний, перенасыщенность текста деталями. “Хорошо были описаны кабаки — с тонким знанием дела, с пылом молодости, не знающей катара, с любовью, с энтузиазмом и приятными литературными подробностями”. “Ее [зернистой икры] было описано по меньшей мере полпуда”. Могли эти веселые пародии обидеть мэтра? Вряд ли. Катаев всегда поразительно трезво оценивал свои достоинства и недостатки: “стиль выше среднего, выдумка — слаба” (В. Катаев, “Зимой”). Молодые авторы использовали некоторые мотивы ранних рассказов Катаева. Назову прежде всего цикл “Мой друг Ниагаров” (1923–1927), где появился литературный старший брат Остапа Бендера, “роскошный и шумный Ниагаров”, напористый, ловкий, удачливый, циничный. “Лекция Ниагарова” (глава из упомянутого цикла) и рассказ “Шахматная малярия” (1925) вели к знаменитому сеансу одновременной игры, который дал гроссмейстер О. Бендер доверчивым шахматистам из Васюков. От вариаций на тему “Птички божией”, сочиненных все тем же Ниагаровым, и рассказа “Емельян Черноземный” (1925) протянулись нити к Никифору Ляпису и его “Гаврилиаде”. Но и это не могло ни удивить, ни обидеть Катаева. Во-первых, без ложной скромности Катаев признавался, что его “воображение кипело” и он “решительно не знал, куда девать сюжеты”, а потому щедро ими делился. “Он приходил к нам в Москве, — вспоминает Н. Я. Мандельштам, — с кучей шуток — фольклором Мыльникова переулка, ранней богемной квартиры одесситов. Многие из этих шуток мы прочли потом в „Двенадцати стульях” — Валентин подарил их младшему брату”. Во-вторых, теперь уже трудно сказать, какие идеи, остроты кому раньше пришли в голову. И в редакции “Гудка”, и у Катаева в знаменитом Мыльниковом переулке всегда много острили, и в этой благодатной для творчества атмосфере литературного соперничества создавались будущие шедевры. Пожалуй, Катаев сразу признал, что в искусстве юмористического рассказа и пародии Ильф и Петров превзошли его. Но справедливости ради хочу заметить, что Катаев умел писать смешно. Не могу отказать себе в удовольствии процитировать вариации Ниагарова (“Ниагаров-журналист”). Возможно, кто-то из молодых читателей прочтет их впервые. Ниагаров для газеты “Лево на борт”: “Мертвая зыбь свистела в снастях среднего компаса. Большой красивый румб блистал на солнце медными частями. Митька, этот старый морской волк, поковырял бушпритом в зубах и весело крикнул: „Кубрик!”” Та же тема для газеты “Рабочий химик”: “Старый химический волк Митя закурил коротенькую реторту и, подбросив в камин немного нитроглицерину, сказал: „Так что, ребята, дело азот””. “Редактор лежал без чувств” (Катаев В. П., Собр. соч. в 10-ти томах. Т. 10, стр. 51–52).