Владимир Стасов - На выставках в Академии и у передвижников

Е. Маковский голенькими амурами, в треугольных шляпах, с контрабасами, трубами и дудками, среди цветов и гирлянд. И сколько, сколько еще людей у нас, которым подобные маркизские глупости прошлого века не тошны и не противны! Уверяют, что тут бездна вкуса и талантливости, художества и «тонкого чувства»! На здоровье! Только тогда уже нечего жаловаться на выставку в Академии, нечего иметь претензии на повышение художественных понятий. К. Е. Маковский родился художником с замечательным, даже блестящим дарованием, но если, принадлежа к русской школе, по преимуществу преданной тому, что есть жизнь, и национальность, и правда, мог дойти до французских старинных карет с амурами, до наяд и вакханок, то ведь это же доказывает не только безмерное понижение собственного уровня, но и понижение уровня целого большого пласта публики, которая способна терпеть такое праздное баловство в искусстве и даже поощряет его, бьет за это в ладоши, у К. Е. Маковского — каков скачок от талантливой, превосходной «Масленицы» — к голеньким амурам на карете, к паточным наядам и вакханкам, к будуарным лже-«Лирам» и салонным лже-«солдатам времени Людовика XIV, к парикам и табакеркам! Но какова же неизменность и у толпы! Только сама она этого не чувствует и ни на какую фальшь не жалуется.

И вот отчего происходит тот удивительный факт, что браня нынешнюю выставку, ни наши критики, ни публика ничего не имеют против целого отдела ее, который гораздо хуже того, на что все нападают. Я говорю про скульптуру. Тут, на выставке, блещут достаточным отсутствием смысла и дарования, казалось бы, очень многие произведения, но они ничуть никого не сердят и не отталкивают. Большая статуя „Ниобея“ г. Залемана, большая группа „Беглый раб“ г. Беклемишева, „Вечерняя и утренняя заря“ г. Вейценберга, „Христианка первых веков“, из мрамора, г. Беклемишева, бюсты и медальоны г. Целинского, статуя г. Адамсона — все это вещи, конечно, различного достоинства; в одних умелости и классной понаторелости больше, в других этой умелости и понаторелости меньше, и, во всяком случае, это все вещи, очень далекие от картин К. Е. Маковского, художника все-таки даровитого, не только прежде, но даже и теперь, — но вся эта жалкая скульптура сходится с картинами Маковского в том, что и в них нет ни единой ниточки действительной жизни и правды, а просто все только какие-то ненужные выдумки и пустяки. Что мне за дело, что конфетки К. Е. Маковского завернуты в бумажки более блестящие, модные, элегантные, а у русских скульпторов — в скучную и мрачную дерюгу. Не все ли это равно, ведь сущность остается в обоих случаях все одна и та же: никуда не годная. Всем этим художникам одинаково не стоило и учиться, всем им одинаково не стоило итти в художники. Вот на лестнице Академии стоит большая группа г. Велионского „Баян“, высеченная из мрамора и стоившая несколько тысяч рублей. Но, еще не входя на верх лестницы, уже становится тошно и досадно на наших профессоров: зачем они такие вещи не только выносят, но даже нахваливают? Когда же войдешь на верх лестницы и вступишь в первую, круглую залу — и вдруг увидишь, налево, печальные сочинения гг. Вейценберга, Залемана, Беклемишева и Адамсона, направо — пятнадцать веселых картин К. Е. Маковского, — и нигде не слыхать ни одной жалобы из публики, сердце так и упадет.

За что, за что? Несчастные живописцы потерпят „холод и голод“ на выставке, потом, когда она кончится, свернут свои холстики и, вздыхая, понесут их по домам, а там куда-то рассуют их и сами стушуются навеки, неведомые и забытые. Не то будет с их товарищами. Картины и картинки К. Е. Маковского будут нежиться на атласных стенах раздушенных домов, и их будут похваливать, после богатого обеда, с дорогими сигарками в зубах, разрумянившиеся гости, при потрескивании огонька в мраморном камине; внутри его кареты будут ездить вверх и вниз по мраморным лестницам раздушенные и распричесанные барыни, несомые рослыми бакенбардистыми лакеями; статуи и группы наших скульпторов попадут или не попадут в богатые комнаты, того я не знаю, но их авторам все равно при первой же оказии дадут такие задачи на тысячи, на десятки тысяч рублей, которые потом, в виде портретов, бюстов и статуй, надгробных памятников, исторических монументов, навеки останутся перед глазами целой России. Это ли еще не несправедливость, это ли еще рассудок и логика? Нет, нет, я не охотник до плохих или посредственных картин, стоящих десятками и сотнями на выставках в академических залах, — но, если на то пошло, если надо сравнивать и выбирать, я их предпочитаю привилегированным счастливчикам — картинам К. Е. Маковского и скульптурам наших скульпторов. Большинство их плохо, жалко и недаровито, но по крайней мере в них нет фальши и подделки, которыми только и держатся те. А иной раз из их числа есть и такие, которые так бы вот, кажется, сейчас и устремились к жизни, к правде, к дельности искусства, да классы затянули им слишком крепко аркан на шее или тяжкие обстоятельства держат их в школе, или есть особые выгоды примыкать к выставкам в залах Академии. Посмотрите на гг. Пимоненко, Кившенко, Творожникова, Аскнази, Маймана, Карелина и иных других. Разве они не способны к чему-либо лучшему, чем теперь, к чему-то просто хорошему, разве у них нет стремления к правдивой истине, к действительности, даже русской, к нашей национальности, разве они не рады бы были только всему хорошему посвятить свои кисти? Разве у них нет таких стремлений? Есть, есть, наверное есть, все это было ведь однажды также и у гг. Дмитриева-Оренбургского, и у Кошелева, и у Корзухина, и у Журавлева и иных. Ведь могли же те делать прекрасные вещи в своей молодости, когда были в среде бодрых, здоровых товарищей, в кругу молодежи, преданной настоящему делу, дышащей чистым, свежим воздухом и глядящей навстречу светлому солнцу? Но потом неблагоприятный кружок и среда, неблагоприятная атмосфера художественная расслабили их чувства и зрение, сделали их слух, доступным к другим звонам: кому нужно получить, а кому — удержать место, кому нужно добыть себе „звание“ или „чин“ (без которых иной раз не прожить спокойно у нас и художнику), кто надеется на особые какие-нибудь заказы, — вот они и стали спускаться со ступеньки на ступеньку, все ниже, да ниже, вот они и способны стали красоваться все только в тех залах, где выставляют свои произведения гг. профессора Вениги, В. П. Верещагины, Виллевальды, Лагорио, Клеверы, Келеры, почетные вольные общники Френцы, Каразины и другие, а в последнее время и профессора К. Е. Маковские. Но мне кажется, из новых также для некоторых пока еще не поздно, и они могли бы сделаться чем-то настоящим среди хорошей обстановки, среди хорошего товарищества. А пока этого не случилось, их все-таки не следует презирать огулом, считать все их писания ничего не стоящими, как это сделала нынче публика и критика. Ведь они также пробуют, своими молодыми кистями, рисовать уголки действительной жизни, а не выдуманную фантастическую чепуху!

Читать дальше