Владимир Набоков: Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

В «Замогильных записках» (1849–50) Шатобриан определяет себя: «aventureux et ordonné, passionné et méthodique… (androgyne bizarre pétri des sangs divers de ma mère et de mon père» <���«отважный и любящий порядок, страстный и аккуратный… диковинный гермафродит, сочетающий в себе кровь своей матери и своего отца»> (написано в 1822 г., переработано в 1846 г.); и я обнаружил «pétri», по крайней мере, еще раз у того же писателя в «Рене» (1802 и 1805): «Mon coeur est naturellement pétri d'ennui et de misère» <���«Moe сердце, конечно, пронизано скукой и страданием»>.

Следующее «pétri» в русской литературе (через полвека после Пушкина) встречается, в своем буквальном смысле, в знаменитой французской фразе, которую произносит страшный маленький мужик, в зловещем сне Анны Карениной («Анна Каренина», ч. IV, гл. 3).

Эпиграф к роману, я полагаю, может напоминать отрывок из произведения Никола де Мальбранша «Разыскания истины» (1674–75; видел издание 1712 г.), т. 1, кн. II, ч. III, гл. 5: «Люди, которые хвалят себя… [смотрят на] других как на последних в обществе… Но есть еще более странное тщеславие …описывать свои недостатки… Монтень кажется мне еще более гордым и тщеславным, когда он порицает себя, чем тогда, когда хвалит, потому что тщеславится своими недостатками, вместо того, чтобы стыдиться их; это невыносимая гордость… Я предпочитаю человека, стыдящегося и скрывающего свои проступки, тому, кто смело разглашает их» <���пер. Е. В. Смеловой>.

Я также полагаю, что этот эпиграф заключает в себе если не прямое упоминание о Жане Жаке Руссо и его влиянии на образование, то хотя бы возможный отголосок споров той поры на эту тему. Ритм его не чужд цитате из Руссо в пушкинском примеч. 6 (к главе Первой, XXIV, 12). В памфлете, опубликованном в 1791 г. («Письмо к Члену [Менонвиллю] Национальной ассамблеи в ответ на некоторые возражения на его книгу о французских делах»), Эдмунд Бёрк, этот «многословный и оригинальный» оратор (как называет его Гиббон), так говорит о Руссо: «У нас в Англии был… основатель философии тщеславия… [у которого] были не принципы, а… тщеславие. Этот порок довел его почти что до помешательства. От этого странного ненормального тщеславия…». Но я продолжу во французском переводе («Lettre de M. Burke, à un membre de l'Assemblée Nationale de France», Paris, 1811), который Пушкин, возможно, видел: «Ce fixt cette… extravagante vanité qui [le] détermina… à publier une extravagante confession de ses faiblesses… et à chercher un nouveau genre de gloire, en mettant au jour ses vices bas et obscurs» <���«To было… сумасбродное тщеславие решиться сделать нелепое признание в своих слабостях… и в том искать новый род славы, выставляя на обозрение свои низкие и мрачные пороки»>; и далее в оригинале: «Через него [Руссо] они [вожди революционной Франции] вселили в молодежь бесформенную, грубую, отвратительную, мрачную, ужасную смесь педантизма и бесстыдства».

В библиотеке Пушкина был разрезанный экземпляр книги Эдмунда Бёрка «Réflexions sur la révolution de France» (Париж, 1823) — анонимный перевод с английского «Размышлений о революции во Франции» (Лондон, 1790), «книги о французских делах», упомянутой в названии памфлета 1791 г.

Было бы, однако, напрасно искать в этих книгах источник пушкинского эпиграфа из Бёрка. Я возвожу его к «Общим и частным мыслям об оскудении, впервые представленным достопочтенному Уильяму Питту в месяце ноябре 1795 года». Фрагмент, в котором встречаются эти строки (курсив мой), гласит: «Если стоимость зерна не компенсирует стоимости труда… следует ожидать настоящего разорения сельского хозяйства. Ничто так не вредит точности суждения, как грубая, неразборчивая классификация, не учитывающая свойств предмета. Увеличьте уровень заработной платы, говорят те, кто определяет..». Я не представляю себе Пушкина, который, не зная английского (и будучи так же равнодушен к насекомым-паразитам в Англии, как к кузнечикам в России), читал бы сочинение сквайра Бёрка о репе и горохе. Можно предположить, что он нашел цитату в чьих-то выписках и, возможно, намеревался воспользоваться ею с целью намекнуть на тех, кто не делает различий между автором и его героями [2] Или на вельмож, которые забыли, что бедный поэт может иметь столь же благородное происхождение, как и они (см. коммент. к «Путешествию Онегина», XXXII). — мысль, которая повторяется в главе Первой, LVI, где Пушкин стремится отметить отличие автора от протагониста во избежание обвинений в подражании Байрону, изобразившему в своих героях себя. Следует заметить, что Байрон, по свидетельству его биографов, получал удовольствие, посылая (из Венеции) дискредитирующие заметки о себе в парижские и венские газеты в надежде, что британская пресса может их перепечатать; он был прозван (герцогом де Брольи) «un fanfaron du vice» <���«бахвалом порока»>, а это возвращает нас к эпиграфу романа.