Николай Добролюбов: Московские элегии M. Дмитриева

Прошло и с тех пор много времени. Многое изменилось, но не изменился чудный обычай московский до наших времен. Г-н М. Дмитриев помнит сам пиры отцов, когда сбирались родные к старшему в роде, в день именин или в праздник, как там все было чинно и смирно за длинными столами:

Многие уверяют, что подобные обычаи и ныне сохранились на Москве во всей первобытной чистоте своей; но г. Дмитриев не хочет верить этому. Он, видя, не видит и в современной Москве осмеивает, преследует с ожесточением то, чем благоговейно восхищается в своих предках. Нынче не то, – говорит он. – Конечно, и ныне пьют и едят, да разве так, как прежде? Во-первых, пряжено, верчено, с луком и в помине нет; а во-вторых, теперь уж всякая дрянь пьет и ест, что уже совершенно противно тому, что было прежде. Вот, например, какой-то маленький человек живет в предместье; кажется, не боярин, – а между тем пьет и ест себе преспокойно, точно какая чиновная птица, и в ус себе не дует. Счастливец! – с горечью восклицает поэт:

В этой тонкой иронии так и слышится слезное воспоминание о временах предков, пивших не из чашек, а из чар и бокалов, и вовсе не знавших чаю.

Но особенное негодование г. М. Дмитриева возбуждают купцы. Вообразите, в нынешней Москве даже купцы осмеливаются есть и пить, сколько их душе угодно. Это уж ни на что не похоже, и г. М. Дмитриев восклицает с озлоблением:

В самом деле, досадно. Всякая дрянь туда же – есть хочет. Другое дело наши предки; те по крайней мере боярством заслужили право есть и пить…

Другая прекрасная сторона древнего московского быта, – до француза, – состояла в уважении к роду и вообще к старшим. Картины, рисуемые на эту тему г. М. Дмитриевым, поистине умилительны! Он вспоминает о своей молодости:

Мы начинаем проникаться сочувствием к жалобам г. М. Дмитриева. Как, в самом деле, не жалеть старцу о том времени, когда старики молодым руки не жали и когда молодые боялись стариков и не смели судить о них! И чем же заменилось все это? Бесчинством, непочтительностью к старшим и даже родным:

Предмет, поистине достойный плачевнейшей элегии; только лучше было бы, если бы начало последнего стиха заменено было следующими словами: тот, как наш предок, с брадой… и пр.

Бывало, и праздники проводили иначе, и г. М. Дмитриева преследует на каждом шагу воспоминание о старинных порядках. Так – 24 июня 1846 года он сочинил внезапно элегию о том, что светлое воскресенье мы не так проводим, как следует. Элегия начинается так:

Описание это так живо, что невольно подумаешь, что оно написано в самый день праздника; только 24 июня, подписанное внизу элегии, разочаровывает вас, напоминая, что пасха никогда не бывает в июне. Но зато тем большее удивление возбуждается в читателе к творческой фантазии г. М. Дмитриева, который, отвергнувши реальность нынешней Москвы, уже не хочет ограничивать себя никакими условиями пространства и времени.

Выхваляя прежнюю, прадедовскую Москву, г. М. Дмитриев замечает, что прадеды наши, бывало, только на третий день праздника ездили в гости, и то – к кому же?