Дмитрий Дегтев: Воздушная битва за Сталинград. Операции люфтваффе по поддержке армии Паулюса. 1942–1943

20-летнему Айхлеру и его экипажу очень повезло, когда он разгуливал по кукурузному полю, в районе Кшень – Касторное погиб весь экипаж «1G+HH» лейтенанта Дитриха Фухрманна из той же 1./KG27. Ну а советская авиация вопреки грозным директивам из Кремля оказала лишь символическую поддержку ведущим тяжелые бои наземным войскам. 2-я воздушная армия осуществила 108 вылетов, летчики доложили о 31 уничтоженном танке и 1 подбитом Ме-109…

Поскольку сил имевшихся на данном участке фронта подразделений оказалось явно недостаточно, туда были брошены все самолеты, имевшиеся поблизости. 30 июня в сражении приняли участие истребители 263-го и 737-го ИАП, входившие в состав 270-й ИАД и базировавшиеся в районе Горбачево. Совершив 59 вылетов в сектор Ливны – Касторное, они провели 9 воздушных боев и заявили об 11 сбитых самолетах (6 Ме-109 [2], 2 ФВ-198, 2 Ю-87 и 1 Хе-111). Собственные потери составили 6 ЛаГГ-3, «не вернувшихся с задания», еще несколько получили повреждения, но все же смогли вернуться на базы либо совершить аварийные посадки на своей территории. Больше всего пострадал 263-й ИАП, в котором к концу дня осталось всего две исправные машины. Впрочем, подобная ситуация (когда каждый день воевало по два-три самолета) для советских истребительных авиаполков летом 1942 г. была скорее нормой, чем исключением.

Для KG27 «Бёльке» третий день наступления стал тяжелым. А следующий день также стал тяжелым для этого подразделения. Во время налета на район Озерки советские истребители (по утверждению немцев, «Спитфайры») сбили Не-111Н-6 «1G+GH» унтер-офицера Йозефа Геберла и весь его экипаж погиб. А во время налета на Волово также якобы «Спитфайрами» был подбит «1G+ВН» гауптмана Вильгельма Верлина. При этом на самолете был убит штурман, а радист и бортстрелок получили ранения. Однако опытному Берлину удалось вернуться обратно в Курск. В том же районе, но уже час спустя истребителями был поврежден и He-111 «1G+DN» обер-лейтенанта Херцога. Последнему пришлось совершить вынужденную посадку на брюхо в расположении своих войск. При этом были ранены бортмеханик и бортстрелок.

Но наиболее напряженно день сложился у немецких «церштореров», которые использовались в качестве штурмовиков, с малой высоты обстреливая дороги, переправы, артиллерийские позиции и скопления советских войск. «Взвод залег, поднять невозможно, – рассказывал автору про свой первый боевой опыт под Воронежем Константин Павленков, в то время комиссар, инструктор политотдела 91-й танковой бригады. —Другой взвод убежал, всех, кого сумел собрать, повел в лес. Настроение паническое, все кричат – надо бежать… Доходило до того, что бредущее стадо лошадей или коров принимали за немцев. А потом появились эти „Мессершмитты-110”, которые я запомнил на всю жизнь. Они подходили группами, а потом поодиночке выискивали свои цели, пикируя и обстреливая нас из пушек и пулеметов. Это была страшная вещь, и чисто психологически несущийся на тебя на малой высоте двухмоторный самолет, надсадно ревущий моторами, вызывал панику и ужас. Когда эта штуковина разворачивалась в твою сторону и начинала снижаться, даже я, взрослый человек, буквально клал в штаны, а бойцы вообще визжали, как бабы!»[3] В советские годы подчеркивалось, что политработники лично отвечали за боевой дух личного состава и первыми шли в бой, увлекая за собой остальных. А вот в нынешних многочисленных кинофильмах (точнее, киноподелках) про войну комиссаров, наоборот, принято изображать одержимыми злодеями (даже, прямо скажем, гнидами), которые только и занимались тем, что выискивали «врагов народа», а в лучшем случае отсиживались в теплых штабах, попивая чаек с водкой. Также бытует мнение, что все комиссары были исключительно евреями, по-тому-де немцы и расстреливали их первым делом. В действительности в политработники, как правило, брали людей с хорошим образованием (даже педагогическим), с большим жизненным и профессиональным опытом. Являясь более взрослыми и более культурными людьми, они были призваны одним своим присутствием придавать уверенности необстрелянным новобранцам, воспринимавшим их как отцов. Константина Павленкова призвали на политработу с должности учителя сельской школы в Большом Болдине. Попав на фронт в 32-летнем возрасте, он стал для молодых бойцов настоящим фронтовым отцом. «Все офицеры и солдаты буквально жались ко мне. В первый же день я понял три вещи: я ничего не понимаю в войне, на меня возложена ответственность за пугливых солдат, 19-летние бойцы совершенно безынициативны и им требуется постоянная „отеческая” забота. Так мне и пришлось стать „отцом” для целого батальона», – вспоминал он.