Вожди и заговорщики

На процессе 11 июня Якир, Тухачевский, Корк и Фельдман произнесли развернутые речи. Все признали свою вину. Генерал Д. Волкогонов писал в 90-е годы: «Едва ли кто из членов суда верил, что перед ними сидят «заговорщики и шпионы». Думаю, что и у Тухачевского и его сотоварищей могла где-то шевельнуться надежда: ведь суд, состоящий из людей, с которыми двадцать лет служили под одними знаменами, должен прислушаться если не к зову справедливости, то хотя бы к традициям боевого товарище-стваБ Но совесть в то время предельно скупо использовала свой вечный шанс. Остался он невостребованным и на этот раз» 77. Этот весьма распространенный среди «шестидесятников» взгляд на вещи был бы хоть сколько-нибудь оправдан, если бы Тухачевский и сотоварищи пытались доказывать свою невиновность в государственных преступлениях. Но они признавали свою вину в предательстве (хотя в разных формах и в разной мере). Взаговоре обвинялись люди, которые реально могли совершить переворот, у которых были основания стремиться к изменению курса, которые и прежде вели опасные разговоры на эту тему. Они были воспитаны эпохой революционных переворотов и мятежей. Судьи имели и лич-

ные основания недолюбливать подсудимых, так что признания ложились на подготовленную почву. Почему бы Буденному не считать Тухачевского бонапартистом?

Якир и Уборевич каялись в заговоре, но категорически отрицали участие в шпионаже, а Уборевич - еще и во вредительстве. Якир участие во вредительстве вообще-то не отрицал, но на конкретные вопросы Блюхера отвечал путано и неконкретно. Да и Тухачевский, который сначала признал шпионаж, на суде уклончиво отвечал, что не знает, можно ли это считать шпионажем. Ведь речь шла о служебных контактах с немецкими офицерами. Пришлось даже подправлять стенограмму его выступления, подставляя к слову «генеральный штаб» (имелся в виду советский) слово «японский». Фельдман также убеждал суд, что если что-то и сообщил лишнего иностранцам, то это «пустяковые сведения».

Если невиновны полностью, то возможно два типа поведения: все отрицать в надежде разоблачить провокацию следствия перед товарищами по оружию, либо все признавать, надеясь заслужить этим себе жизнь. Промежуточные варианты возможны, если люди считают себя виновными, но в надежде на то, что им сохранят жизнь, готовы покаяться. Тогда «тенденция следствия» расходится с показаниями, но впечатления невиновности все равно не получается.

Тухачевский и на суде придерживается «тактики военспеца». Буденный отметил, что «Тухачевский пытался популяризировать перед присутствующей аудиторией на суде как бы свои деловые соображенияБ». Тухачевский и Буденный даже поспорили о роли танков в предстоящей войне. При чтении обвинительного заключения Тухачевский качал головой, показывая своим видом, что, как писал Буденный, «все это не совсем правда, не соответствует действительности хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного» 78. «Все это не совсем правда»,- дает понять Тухачевский, признаваясь в подготовке переворота, вредительстве и пораженчестве. Не совсем.

Всвоем выступлении Примаков нанес удар прежде всего по Троцкому: «Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Оно объединило все контрреволюционные элементы» Для какой цели? Для восстановления капитализма. Путь один - ломать диктатуру пролетариата и заменять фашистской диктатурой». Он высказал еще одну идею, которая последнее время волновала Сталина,- мно-

гонациональный состав коммунистической элиты способствует установлению связей с враждебным внешним миром. Озвучивая эти опасения, Примаков говорил: «Люди, входящие в заговор, не имеют глубоких корней в нашей Советской стране потому, что у каждого из них есть своя вторая родинаБ.» 79. Те, кто инструктировал Примакова, не замечали, что этот шовинистический акцент роднил коммунистический тоталитаризм как раз с фашизмом.

В ночь на 12 июня маршал и командармы были расстреляны. Некоторые перед расстрелом кричали «Да здравствует коммунизм!» и даже «Да здравствует Сталин!» Они проходили проверку до конца.

Уже 20 июня было арестовано 980 офицеров, в том числе 29 комбригов, 37 комдивов и 21 комкор.

Итак, характер признаний военных на следствии и процессе 1937 года не дает оснований для утверждения о полной фальсифицированности процесса. УСталина были основания опасаться военного переворота на начальном этапе разгрома партийных кланов. Военным было, что скрывать от него. Однако события апреля-июня 1937 года наводят на мысль, что Сталин наносил не превентивный удар, а парировал внезапно обнаруженную смертельную опасность.