Н. Геташвили: Музей королевы Софии Мадрид

В творчестве Дали-художника 1929 был переломным. В Париже состоялось восемь сеансов его совместного с Бунюэлем фильма «Андалузский пес», а затем — персональная выставка в галерее Гоэманса, предисловие к каталогу которой написал «отец» сюррелистической группировки Андре Бретон. Там значилось: «Дали предстает человеком, мечущимся между талантом и гением, или, как сказал кто-то в прошлом веке, между пороком и добродетелью». Летом же произошла встреча мастера с Галой Элюар (Еленой Девулиной-Дьяконовой), его будущей женой и музой.

Осенью, после отъезда Галы, Дали написал эту картину, мучимый эротическим бредом, в который включились и ясные видения орального секса. По словам художника, он пытался выразить в ней «чувство вины существа, полностью лишенного жизни из-за активной мастурбации: нос, достающий до земли, и отвратительный фурункул на нем. Каждый раз, когда я извергал сперму, я испытывал чувство вины за то, что тратил ее впустую».

«Великий мастурбатор» стал частым персонажем различных композиций Дали, одним из его архетипов, позволяющих вскрывать, по Фрейду, глубоко запрятанные страхи и навязчивые идеи. Живописец использовал здесь форму одного из камней мыса Креус, места, вдохновлявшего его своими геологическими фантасмагориями, природным сюрреализмом.

Образы-обманки, перетекающие, аморфные, несущие в себе загадки и фоновую символику, все смелее утверждались в творчестве Дали и, конечно, помогали художнику совершенствоваться в искусстве провокации.

«Гала — утопическая фантазия» — таково второе название картины, в которой избранница появилась у живописца впервые. Сланцево-слюдяные напластования мыса Креус были не только источником его вдохновения и сюрреалистических фантазий, но и поистине памятным местом, на одной из его скал случилось начало романа длиною в жизнь. Обожаемой женщине мастер представляет здесь собственные страхи и терзания, целый каталог далианских символов и даже странную коленопреклоненную фигуру-автопортрет. «Я хотел, — писал сам художник, — чтобы эта картина изображала рассвет в стиле Клода Лоррена, с использованием образов „модного стиля“ и дурного вкуса барселонского общества». Но он «использовал», прежде всего, образы из своего репертуара: здесь впервые возникли персонажи из «Анжелюса» Милле, а кроме того, фаллические символы (ключи, колонны и прочее), крохотная мужская фигурка с ребенком, в ней угадывается образ отца, с которым, по Фрейду, Дали конкурировал (более в своих высказываниях), лики самого основателя психоанализа и даже Джоконды, вырисовывающиеся из скал.

Дали писал: «Гений — это умение видеть в одном предмете другой. Пальмы, на которые восхищенно заглядывался Гауди в детстве, стали прообразом вздымающихся кверху башен его знаменитого собора. Репродукция „Анжелюса“ Милле, которая висела у нас в школе, куда я ходил в раннем детстве, подтолкнула меня к трагическому видению мира, трансформировавшемуся впоследствии в параноидально-критический метод». И действительно, репродукция картины (1857) французского художника с изображением крестьянской супружеской пары, прекратившей труды при звуках колокольного призыва к молитве, потрясла подростка Сальвадора, как оказалось, на всю жизнь. В 1933 художник создал эссе о своем толковании сюжета. Рукопись затерялась, но была найдена в 1963 и опубликована под наименованием «Трагический миф об „Анжелюсе“ Милле. Параноидально-критическое толкование». В нем утверждалась определяющая важность эдипова комплекса в становлении личности и предполагалось, что всем знакомая супружеская пара на полотне на самом деле — мать и сын, вожделеющий ее. После написания «Архитектонического „Анжелюса“ Милле» эта тема не раз возникала в творчестве Дали.

Дали пояснял: «Эта работа показалась мне наделенной ценностью предвидения, обещавшего наступление средневекового времени, черная тень которого накроет всю Европу. Зонтик Чемберлена является здесь символом дурного предчувствия, он похож на летучую мышь и всегда вызывал во мне чувство отвращения, как только я брался писать его».