Елена Грицак - Архангельское

Въездная арка, так удачно замкнувшая парадный двор, появилась почти одновременно с лифтом, устроенным по воле хозяина в самом дворце: диковинная для того времени подъемная машина двигалась с помощью… рук юсуповских крепостных. Этим закончилось оформление Большого дома, а вскоре завершилась и работа Стрижакова.

Вспоминая судьбу этого замечательного мастера, трудно не отметить горький, но, к сожалению, типичный для крепостной России факт: великолепие Архангельского складывалось из жизней тех, кто его создавал. Напряжение послевоенных лет сильно подорвало здоровье Стрижакова: летом 1819 года крепостной зодчий заболел и написал прошение об освобождении от всех работ. Однако барин, передав стройку другому, велел тяжело больному человеку, «чтобы хлеб даром не ел», выдавать дворовым вино. Осенью он умер, как оказалось, от туберкулеза. Юсупов устроил своему лучшему мастеру пышные проводы, не пожалев для погребения 100 рублей. Еще более щедрое «вспомоществование» было оказано вдове, получившей от князя 172 рубля 75 копеек.

Вход во дворец с южной стороны охраняют каменные львы

После Стрижакова в Архангельском работали его ученики, тоже крепостные мастера Иван Борунов, Андрей Бредихин, Лев Рабутовский, которые под контролем проектировщика Тюрина завершили перестройку Каприза и возвели здание-памятник под названием храм Екатерины. Благодаря Борунову в парке прижились закупленные декоративные растения, деревья редких пород, появились беседки, среди новых цветников были по-новому расставлены статуи. Тот же мастер занимался переделкой системы водоснабжения. Пользуясь проектами столичных инженеров, он заменил полусгнившие деревянные трубы чугунными, вместо гидравлической машины Норберга установил паровую российской конструкции (после нашествия французов все заграничное еще долго находилось под негласным запретом). Машина Борунова – устройство более современное – хотя и располагалась на старом месте, создавала больший напор, что позволило устроить в парке несколько «юсуповских» фонтанов в дополнение к единственному «голицынскому».

В конце января 1820 года усадьбе предстояло еще одно жестокое испытание. «Славное Архангельское сгорело, – шептались в московских салонах, – по неосмотрительности, а может и по скупости… для убережения картин и, более всего, дров князь велел топить галерею стружками». Так или иначе, но пожар действительно возник на втором этаже, именно там, где находилась галерея.

Огонь быстро охватил весь дом. Стояли крещенские морозы, многие из крестьян, сбежавшиеся на помощь к барину из окрестных деревень, домой ушли с отмороженными пальцами. Воды не хватало, а может быть и не было вовсе, поэтому пламя забрасывали снегом. Вещи, прежде всего картины и статуи, выносили через двери и спускали из окон. Пострадало несколько больших полотен, которые в спешке начали вырезать из рам, разбились многие выброшенные из окна статуи. Несмотря на все усилия, огонь уничтожил двери, рамы, драгоценные паркеты, от жара потекли росписи, обуглились полотна. Особенно пострадали башенка-бельведер и весь второй этаж, где погибло практически все, включая мебель, дорогую штофную обивку стен и художественную роспись потолков. Содержимое библиотеки, однако, удалось спасти.

Весной пришлось начинать отделку дворца заново, и только неисчислимое юсуповское состояние могло выдержать столь масштабные работы. «На приведение дома в первобытное состояние, – писал управляющий усадьбы, – теперь делаются подряды и надеяться должно отстроить к следующей осени». Вопреки мрачным прогнозам Архангельскому, по словам одного из писателей того времени, «пожар способствовал много к украшенью». Руководить восстановлением по просьбе князя взялся Евграф Тюрин, взяв себе в помощники Борунова. Обгоревший дом пришлось возрождать артели Осипа Иванова, которая справилась с задачей блестяще. Из купавинского имения прибыл отряд мастеров-паркетчиков: в устройстве новых полов особенно отличились столяр Василий Жигальцев (крепостной соседа Юсупова) и московский мещанин Николай Семенов. Москвичами – скульптором Иваном Лазаревым и мраморщиком Савелием Меркуловым – были заново сделаны лепные карнизы, колонны и пилястры. Последние выполнялись из искусственного мрамора, который в то время уже не был новинкой, поскольку широко использовался в столичных домах. Этот материал представлял собой пластичную массу из гипса c добавлением красителей. Хорошо перемешав, его наносили на поверхность слоями, отчего банальное дерево превращалось в почти настоящий мрамор – разноцветный, с крапинками, разводами, прожилками. Отполированные до блеска колонны и другие обработанные той же массой детали приобретали сходство со своим природным аналогом, а по мнению некоторых знатоков, превосходили его, «потому как были ярче и блестели шибче».