Елена Карцева: Вестерн. Эволюция жанра

Мне, не киноведу, хотелось бы чуть задержаться на пластике жанра.

Чтобы степи, летящие лошади, падающие всадники стали достоянием поэзии (или, что то же, она их достоянием), требуется нечто большее, чем фабула. «Великолепная семерка» — отличный вестерн, элементы его не случайны, ритмы взвешены. А все-таки фильм Акиры Куросавы «Семь самураев», фабула которого почти повторена в «Семерке», — фильм поэтический. Фильм Джона Стерджеса, по моему мнению, нет.

Целые равнины, горные долины, удивительно красивые лошади, удивительно красивый пейзаж!.. Для отменного слайда. Чтобы стал он иным, не видовым просто, надо взять этот пейзаж стихотворно — в упоении стопы, рифмы, эпитета.

Равнины, долины, качающиеся из стороны в сторону дилижансы, медлительные, крытые парусиной фургоны — все пойдет в дело, все сгодится… пленяющий пленэр… Но я помню и узкий, темный коридор почтовой станции, по которому медленно идет на операцию протрезвившийся доктор… Едва заметное нажатие «рычага», пластический поворот — и интерьер включился в пленэр, стал строкой стиха.

Но строение строк — не главная задача поэзии. Возникает другой поворот. По смыслу, по стилю. Только недавно воспеты «волн края жемчужны», и вдруг «перед гумном соломы кучи».

Вот еще одна, может быть, сугубо важная причина, по которой сужден был долгий век вестерну. Ее отчасти угадал Волконский, противополагая европейским фильмам 13-го года заокеанские. Ведь дело шло (и вновь идет) к смакованию салонов (не «салунов»), мещанских слез, адюльтеров, фраков, шелков…

Не забуду плаката у кинотеатра на Дерибасовской улице, перед которым в тоске останавливались гимназисты: женщина в более чем откровенном туалете лежала на ковре, подле нее почему-то полностью в «прозодежде» — кожаное пальто, кепи, очки, — с выражением вины на лице стоял шофер, а в дверях с револьвером в руке — обманутый муж… Гимназистам вход воспрещается.

А позже пошли тени, призраки, руки убийц, глаза безумцев, улицы вкривь и вкось, выстроенные в павильонах…

Против всего этого, как Давид против Голиафа, восстал вестерн. Бесконечно далеки приключения Уильяма Харта от великих пейзажей пролетарской России, от дорог, по которым мимо мельниц идет долговязый герой Пудовкина. Но — пригодилось! Стыдиться нечего, у нас забрали во сто крат больше. И что ж забывать — куда там Тому Миксу до «Красных дьяволят», но — перекличка была!

Неисповедимы пути искусства, и хоть весьма далеки от «Моей дорогой Клементины» превосходные наши фильмы последних лет, такие, как «Никто не хотел умирать» или «Белое солнце пустыни», но есть в них и черты сходства.

В книге своей Е. Карцева, не уклоняясь от размышлений о спорности, уходит от скороспелых (спешка, Спешка!) приговоров: вестерн — орудие империализма, вестерн — школа мужества. Внимательно прослеживая эволюцию этого жанра, соотнеся историю его с историей без легенд — с историей завоевания Дальнего Запада, подробно анализируя жанровую специфику, автор убедительно показывает, сколь многообразно и противоречиво явление, именуемое вестерном, сколь тесно связано оно с социальным самоопределением американцев, с их духовной жизнью, с общественной психологией и массовым вкусом зрителя.

Поэтому я думаю, что прав, когда называю эту книгу своевременной и необходимой.

Впрочем, в одном я не прав. Я начал с того, что ушли в могилу бурлески и лихие чечетки. Но и вестерн не остался прежним, не окаменел, он во многом переменился.

И об этом тоже книга Е. Карцевой.

Все больше американские режиссеры ищут не ухода в ностальгию, в идиллию, а ухода из «бумажной жизни» классического вестерна.

Об этом в первую очередь свидетельствует фильм Артура Пенна «Маленький Большой человек», и не только он.

О революционной традиции американского народа писал В. И. Ленин еще в начале революции. В «Письме к американским рабочим» он повторил слова Чернышевского: «Историческая деятельность — не тротуар Невского проспекта». Творцы вестернов, может быть, из лучших побуждений изображали «продвижение на Запад» чем-то вроде прогулки по проспекту, прогулки, не лишенной опасностей. Артур Пенн в «Маленьком Большом человеке» попытался показать, чего стоило это продвижение. Здесь уместно привести еще одну цитату:

«Было и дурное, было и хорошее. Вот и помирать не хочется, милая, еще бы годочков двадцать пожил, значит, хорошего было больше! А велика матушка Россия!» (Чехов).

Велика не только в смысле пространства, а еще и потому, что чтит величие других народов. И не двадцать годочков, а века — по высокому человеческому долгу надо народам жить, все силы отдавая тому, чтобы не проливалась кровь невинных, чтобы не голодало население континентов, чтобы хорошего было неизмеримо больше.