Вера Лукницкая - Ego - эхо

Повенчался через три года - после второго ребенка - моей матери. Стал немного успокаиваться. Но не надолго. Начал заезжать в ночные заведения, и все это демонстративно перед бабушкой. А тут - война, за ней - революция. Бабушка все его фокусы терпела, совершив непростительную в жизни "дерзость": служила ему, была верна и преданна, даже, когда он метался от белых к красным, и обратно, из Боржома в Астрахань... а точнее - в мыслях...В итоге сбежал от голода из Астрахани в Минводы. К красным. И, как зарвавшийся жеребец, от того, что бежал не туда и ни зачем, ничего не желал ни понимать. ни принимать. Под конец его жизни бабушка его уже жалела. Несмотря на его рост, силу, неприступность и напускную грозность, он был сдавшимся человеком.

А бабушка и голод легче переносила, и тяжелую работу, и все неурядицы домашние, и усталость, и болезни, и деспотизм деда, и аресты детей, и конфискацию дома, и высылку, и держалась всегда стойко, и оставалась ровной и прекрасной, и так и не согнулась никогда. Ни обликом, ни духом.

Один только раз она погибала, когда умер дед, неожиданно, сразу, от кровоизлияния в мозг, после обеда в саду. Наколол дров и умер. Она занемогла так, что ей казалось - он везде. Зовет ее. Не ела, не пила, стремилась уйти к нему. И к врачу ее возили, и к целителям - ничего не действовало. Она уходила. И вдруг, в одночасье все изменилось: бабушка расцвела, стала спокойной, перестала плакать, бояться.

Она прожила еще сорок лет!

А сейчас, прямо даже сегодня, моя бабушка возится с заразным бельем. В госпитале не раненые. Раненые были до оккупации. А сейчас это госпиталь кожно-венерический. Страшно даже подумать. Он занимает целый квартал в нашем поселке. Может быть, так специально сделали, чтоб подальше от городов? А больные, - они в основном здоровые, они бродят по лесным тропинкам и улицам поселка в госпитальных халатах и ездят в тех же нарядах в курортные города развлекаться, знакомиться с девушками...

Но бабушка уже там, в том домике, куда санитары сносят грязное белье, и откуда - из противоположного окошка - получают чистое. Дежурит она в качестве кастелянши, иногда днем, но чаще - ночами. Подменяет больную Карповну. Если я приезжаю с работы, то поздно, к ночи. Без бабушки дом времянка, не дом. И когда она дежурит ночами, я отправляюсь к ней в госпиталь. Бабушка встречает всегда звонко-радостно.

А я еще больше - чуть не пляшу: сегодня на работе меня угостили семечковой халвой, серой, как скользкая глина, которой мы мазали когда-то полы в кладовке, а потомуцло и в нашем последнем жилище. Несу ее бабушке, потому что слышала, что она очень любила халву. И, правда, по глазам вижу: приятно ей. Она снимает с полки котелок, ставит его на круглую электрическую плитку. Спираль накаляется, краснеет, бабушка подает мне ложку, меня познабливает от нетерпения и запаха. Я подношу ложку ко рту, глотаю, и опять навязчивая мысль, опять один и тот же вопрос: откуда суп. Слит с чужих тарелок? Не дадут же бабушке прямо из кухни нетронутой еды! Но разве моя бабушка может сделать плохое? Значит дали?

И жирный, густой аромат американской тушенки разливается по всем моим жилам, озябшим от ночного холода, от постоянной усталости, от неубывающего голода. Бабушка смотрит, как всегда, без лишних слов, смотрит, как я уплетаю, как меня размаривают тепло и сытость. Она устраивает мне уголок на полу из простынь и полотенец.

А я вспоминаю, как в раннем детстве, бывало, целыми днями во дворе пропадала - столько серьезных дел на природе открывалось и есть не очень хотелось. А как засосет, прибегу раз-другой за день и: "Баушк, дай хлебца!" - она отрежет ломтик, схвачу снова во двор. А Крошка моя поджидает уже, поскуливает, знает, что ей перепадет в первую очередь. А если горбушка достанется - это такая радость - корочку можно долго-долго сосать. И все идет и идет вкус.

-Баушка, я все хочу спросить, а куда девались два тома Библии с твоей этажерки? Они были размером почти как я сама тогда. С картинками и чудесами. А чудеса все страшные, хотя наклеены на матово-муаровую картонку и прикрыты полупрозрачными узорными накидками. Только когда Главный Бог сказал: "Да будет свет" и было не очень страшно, хотя и страшновато, помню.

-Опять ты про Бога, Верусенька. Ты всегда, с самого детства, когда мы вдвоем, - все про Бога, да про Бога... Бог решает по-своему. Религия - ты сама говорила - это по нашему - соединение. А люди - они - грешные, они предавали Бога, от этого несчастья и случались. Это так, если по простому объяснять. Каждый должен думать и решать, как ему жить. Бог доверяет. Когда работаешь - Бог всегда рядом. А так, нашептывать про себя, да не всегда с поклоном; нагнешься, - спина натружена, как деревянная - не разогнуться. Богу какой интерес смотреть на это? Ну, когда обряд - венчанье, похороны, ты тут не сам себе господин. Да, крестины еще. Скажу, один раз не зря была в церкви, да ты знаешь когда: тебя, малютку, крестили два раза считай, вот тут Бог вмешался во-время. Я до сих молюсь ему за отца твоего. Не могу разъяснить тебе все. Потому что не так как думаешь - говоришь. Не совсем так. И правду говоришь, и правильно, а получается не точно то, что хочешь донести.