Вера Лукницкая - Перед тобой земля

Я говорю, что 18-й год был особенно плодотворным для Николая Степановича. АА объясняет, что этот год для Николая Степановича был годом возвращения к литературе. Он надолго от нее был оторван войной, а в 17-ом году --уехал за границу, тоже был далек от литературы. В 18-ом году он вернулся, и ему казалось, что вот теперь все для него идет по-старому, что он может работать так, как хочет, - революции он еще не чувствовал, она еще не отразилась в нем.

Такими же плодотворными были еще и 19 - 21 годы, когда он глубоко погрузился в литературу, когда у него был большой духовный подъем.

...Продолжал показывать материалы и читал воспоминания - Левберг, Н. Чуковского. Те даты, которые мне сообщил Кузмин, я продиктовал АА, и она записывала их на свои листочки. Все вновь полученные мной сведения подтверждают то, что АА за эти месяцы мне сообщала. АА с некоторым удовольствием говорит мне: "Ну что, соврала я вам хоть в чем-нибудь?" И я ответил ей - что до сих пор нет ни одной детали, ни одной мелочи, даты, сообщенной мне АА, которые не подтвердились бы новыми сообщениями других лиц и - и документально.

АА очень обрадована тем, что Кузмин хорошо отнесся к работе по Николаю Степановичу, сказала, что сразу видно, что Кузмин действительно настоящий человек литературы и что она при встрече будет очень благодарить его.

В то время, как мы рассматривали материалы, уже после обеда, входит Мандельштам:

"Павел Николаевич - у меня сейчас Голлербах, он хочет с вами познакомиться".

Я пошел, познакомился с этим "знаменитым" обладателем ранних писем АА, плоскощеким сыном царскосельского булочника - Голлербахом. Он был любезен со мной. Предложил мне дать все, что у него есть, главным образом биографические сведения. А остальное - "все" - это: открытка Николая Степановича из Африки к... Кузмину (не к Голлербаху, на это следует обратить внимание), несколько писем кого-то, к кому-то (тоже не к Голлербаху), в которых упоминается о Николае Степановиче, и автограф (три строчки: "Вот девушка с газельими глазами"...). Через 5 минут я вернулся к АА, сообщил ей все это. Она сказала: "Запишите это в дневник, чтоб было видно, как мало у Голлербаха было общего с Николаем Степановичем. Они очень мало знакомы были". И вот я записываю, чтобы в случае, если Голлербах начнет рассказывать небылицы о своей близости с Николаем Степановичем, это прошло бы безвредно.

То же надо сказать и о Кривиче1. Сейчас Кривич уже склонен считать, что Николай Степанович был самым близким его другом и что даже в литературной своей деятельности Николай Степанович многим обязан ему - Кривичу. На самом деле - АА мне сказала это - Гумилев относился к Кривичу с усмешечкой, не ставил его ни во что и говорил: "Было бы ужасно, если Лева стал таким же обормотом, как этот Валентин Кривич"...

АА говорит, что если у Кривича письма Николая Степановича к нему, а не к Анненскому, то небольшая потеря будет, если он их не даст, - ибо они не могут представлять собой ничего интересного. Другое дело, если эти письма к Анненскому. АА про Голлербаха и ему подобных дельцов и обладателей "случайно" попавшихся в руки сведений говорит:

"Все они знают обо мне очень немного и очень неверно. Все они собираются в будущем "обрабатывать" меня".

АА вспоминает, что, между прочим, Мандельштам вчера сказал, что за 12 лет знакомства и дружбы у него с Николаем Степановичем один только раз был разговор в биографическом плане, когда он пришел к Николаю Степановичу (Мандельштам говорит, что это было 1 января 1921 года) и сказал:

"Мы оба обмануты" (О. Арбениной1) - и оба они захохотали.

Эта фраза - доказательство того, как мало Николай Степанович говорил о себе, как не любил открывать себя даже близким знакомым и друзьям. Когда я сказал АА, что запишу это, АА ответила: "Это обязательно запишите, чтоб потом, когда какой-нибудь Голлербах будет говорить, что Николай Степанович с ним откровенничал... не "слишком" верить такому Голлербаху".

АА перебирает свои листки с записями о Николае Степановиче.

Когда сегодня днем я диктовал АА даты и сведения, полученные от Кузмина, там попалась такая строчка (то есть то, что пишет Кузмин): "Вячеслав Иванов грыз Гумилева и пикировался с Анненским".

АА обрадовалась: "...и пикировался с Анненским! Так-так. Очень хорошо; это уж я не забуду записать! Это для меня очень важно! И пикировался с Анненским!.."

Из разговора о Николае Степановиче записываю следующие слова АА: "Цех собой знаменовал распадение этой группы - Кузмина, Зноско и т. д. Они постепенно стали реже видеться, Зноско перестал быть секретарем "Аполлона", Потемкин в "Сатирикон" ушел. Толстой в 1912 году, кажется, переехал в Москву жить. И тут уже совсем другая ориентация... Эта компания была как вокруг Вяч. Иванова, а новая - была враждебной "башне" (Вячеслав тоже уехал в 13-ом году в Москву. Пока он был здесь, были натянутые отношения). Здесь новая группировка образовалась: Лозинский, Мандельштам, Городецкий, Нарбут, Зенкевич и т. д. Здесь уже меньше было ресторанов, таких -"Альбертов", больше заседаний цеха, больше символизма. Менее снобистской была компания".