Сергей Дмитриев - Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара

Не приукрашивая действия Петра, Пушкин, тем не менее, показал на контрасте с действиями восточных правителей, что царь вел себя совеем иначе: например, он накалывал своему союзнику Вахтангу из Грузии, чтобы тот, "когда пойдет на соединение, то бы заказал под смертною казнию не грабить, не разорять, не обижать… Хлеб и скот брать не иначе, как через комиссаров…". Поэт привел немало примеров истинного героизма русских солдат и офицеров, в том числе самого Петра, которые преследовали на Востоке и освободительные цели спасения угнетенных народов. Показательны слова, сказанные царем военачальнику Шипову, когда тот спросил об одном военном задании: "Довольно ли двух батальонов?" Петр отвечал: "Стенька Разин с 500 казаков их не боялся (персиян), а у тебя два батальона регулярного войска".

Весь накопленный Пушкиным "персидский материал" со множеством удивительных историй и судеб, выявлял, как он сам утверждал, серьезные "основания для восточного романа", который поэт мечтал написать. По судьба отпустила ему тогда слишком мало времени. В последний год жизни настроения поэта менялись, и он уже не так истово рвался в дорогу, особенно учитывая его семейные дела. Но он до конца оставался верен Музе странствий, помня о своих былых путешествиях. Под конец жизни не утерял поэт и интереса к истории. Обращаясь к Ювеналу, он писал тогда: "Ты к мощной древности опять меня манишь…" Поэт в этот период лишь окончательно менял вектор своих устремлений. Вот как гениально он высказал эти настроения в своих стихах:

В этих словах чувствуется неприкрытая тяга поэта к родной земле (заметим, не к столицам, а к русской деревне и усадьбе). Между тем мечты о новых путешествиях, в том числе дальних, вовсе не оставили поэта. Больше того, за полгода до смерти, в 1836 г. в стихотворении "Из Пиндемонти" поэт вообще поставил путешествия и познание культурных творений, наряду с независимостью и свободой поэта, выше каких-либо других ценностей бытия:

Последнее, почти удивительное совпадение судеб двух великих поэтов, связано с датами их смерти: Грибоедов погиб днем (точное время неизвестно) 30 января 1829 г., а Пушкин умер в 14.45 29 января 1837 г. (разница в сутки на календаре годовых дат). И такое совпадение бросилось в глаза многим современникам поэтов. А.А. Бестужев-Марлинский, за которого заступался Грибоедов перед Паскевичем, писал брагу Павлу из Тифлиса 23 февраля 1837 г., сразу после трагедии: "Меня глубоко огорчила трагическая смерть Пушкина… Я не смыкал глаз всю ночь, а на заре я уж ехал но скверной дороге в монастырь св. Давида, который ты знаешь. Приехав туда, я зову священника и прошу его отслужить панихиду на могиле Грибоедова, могиле поэта, попираемой ногами толпы, без камня, без надписи. Я плакал тогда горькими слезами, как плачу теперь, над другом, над товарищем по оружию, над самим собой. И когда священник произнес слова: "за убиенных боляр Александра и Александра", я задыхался от рыданий — эта фраза показалась мне не только воспоминанием, но и предсказанием… Да, я чувствую это, моя смерть тоже будет насильственной, необычной и близкой".

Так и случилось: Бестужев погиб в бою с горцами при высадке на мыс Адлер через три с половиной месяца после написания этих строк, 7 июня 1837 г. Тело его так и не было найдено. Эпоха новых войн и потрясений продолжала забирать свою дань жизнями русских поэтов, предсказания которых сбывались со зловещей частотой.

Но вот что удивительно и потрясающе: за три дня до отплытия в море в Сухуме на обеде у главноуправляющего в Грузии генерала барона Г.В. Розена Бестужев познакомился с молодым поэтом, мусульманином из нухинских жителей (Азербайджан) Мирзой-Фатали Ахундовым, служившим при канцелярии переводчиком с восточных языков (как когда-то Грибоедов!) и написавшим на персидском языке поэму "На смерть Пушкина". Бестужев вызвался перевести ее с помощью автора на русский язык и успел сделать это накануне гибели. В итоге в мартовской книжке журнала "Московский наблюдатель" за 1837 г. была опубликована поэма, в которой впервые была оценена роль наследия Пушкина для восточного мира. В редакционной статье поэма была названа "прекрасным цветком, брошенным рукою персидского поэта на могилу Пушкина", цветком, сохранившим то "впечатление, которое Певец Кавказа и Бахчисарая произвел на молодого Поэта Востока".