Сергей Дмитриев - Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара

Действительное участие Грибоедова в делах декабристов остается до сих пор еще одной тайной жизни "персидского странника". Но одно очевидно, что из заточения поэт вернулся почти другим человеком. Он заговорил впервые в жизни о своей "счастливой звезде" и стал утверждать, что "когда характер достойного человека проходит через горнило тяжелейших испытаний, он от этого только лучше становится — поверьте, так говорит вам человек, который знает это по собственному опыту".

Сравним эти слова с настроением поэта накануне событий на Сенатской площади в сентябре 1825 г., высказанном в письме Бегичеву: "А мне между тем так скучно! так грустно!.. Прощай, мой милый. Скажи мне что-нибудь в отраду, я с некоторых пор мрачен до крайности. — Пора умереть! Не знаю, отчего это так долго тянется. Тоска неизвестная!.. Сделай одолжение, подай совет, чем мне избавить себя от сумасшествия или пистолета, а я чувствую, что то или другое у меня впереди". Россия оказалась 14 декабря на трагической развилке, и то, что Грибоедов с его скептицизмом "глубоко реалиста" оказался, как Пушкин и Чаадаев, не в рядах декабристских бунтовщиков, говорит о многом. Он, видя и понимая все изъяны России того времени, тем не менее не верил в возможность силами революционеров-дворян перестроить такую громадину, как Россия.

И Грибоедов, конечно, никого не предавал, когда продолжал после освобождения из заточения служить государю и Отечеству. Он не раз повторял, что единственным судьей своего поведения считает лишь самого себя, а высшим мерилом своих и чужих поступков считает ум, понимая под ним целесообразность и рационализм. В эпоху установившегося после разгрома декабристов общественного отчаяния именно в продолжении своей службы он нашел в итоге лекарство от тоски, подавленности и безделия, столь свойственных многим его современникам, "пустым и праздным людям" (вспомним образ Евгения Онегина).

Он хотел показать всем пример службы "делу, а не лицам", не чиновникам, а родной стране.

Будучи государственником по своим убеждениям, Грибоедов, несмотря на приносимую им в жертву поэзию, опять бросился в омут службы, хотя и делал это не совсем охотно: он так и не переставал мечтать об отставке. На поэта подействовали также усиленные просьбы его матери продолжать службу, в особенности искусно разыгранная ею сцена в часовне Иверской Божией Матери, где перед образом Настасья Федоровна взяла с сына клятву исполнить то, чего она просит. Уже в начале сентября 1826 г. Грибоедов снова прибыл в Тифлис, вступив в последнюю фазу своей судьбы, которой так завидовал Пушкин. Поэт продолжил свой "страннический путь", и пусть этот путь вел его "не совсем туда", в тиски неведомого, к опасностям и испытаниям, он уже не мог остановиться. Как человек дела, Грибоедов сам нашел альтернативу еще ищущему свое место в жизни Чацкому и последним периодом своей жизни как бы дописал "Горе от ума" строками героизма и подвига.

А события на Кавказе принимали в то время стремительный оборот. 16 июля 1826 г. без объявления войны персидские войска вторглись в русские пределы. Не встречая серьезного сопротивления, они захватили вскоре большую часть Закавказья, прямая опасность угрожала Тифлису. Николай I, не доверявший Ермолову, послал на Кавказ для его смены генерала И.Ф. Паскевича, под командованием которого русские войска разбили Аббас-Мирзу под Елизаветполем. В результате занятая персами территория Закавказья была освобождена, а русские войска зазимовали в Карабахе, готовясь к новому походу. "На войну не попал, — писал в это время Грибоедов, — потому что и А.П. (Ермолов) туда не попал. А теперь другого рода война. Два старшие генерала ссорятся, а с подчиненных перья летят".

С Ермолова обязанности были сняты 29 марта 1827 г., а 4 апреля Паскевич уже предписывал Грибоедову "принять в ваше заведывание все наши заграничные сношения с Турцией и Персией, для чего вы имеете требовать из канцелярии и архива всю предшествовавшую по сим делам переписку и употреблять переводчиков, какие вам по делам нужны будут". Именно при Паскевиче, который являлся родственником поэта (он был женат на его двоюродной сестре Елизавете Алексеевне Грибоедовой), поэт получил возможность во всю силу проявить свои способности, чего он был лишен при Ермолове. Грибоедов стал фактически правой рукой генерала, участвуя не только в дипломатических, военных, но и в гражданских делах главноуправляющего Грузией.