Павел Перец - От косяка до штанги

Моей терпеливой маме посвящается

– А твое наркодилерство… Это закрытая тема?

– Да нет.

– Сейчас этим не занимаешься?

– Ну ты же знаешь, что я спортсмен.

– Может, напишешь, как завязал? Будет такая рождественская сказка.

– ОК.

Романа с кокаином не вышло. Вышла бытовая повесть с анашой.

– Так ты и наркоманом, получается не был…

Получается, что не был. По замыслу редактора я волшебным образом должен был соскочить с героина, как с трамвайной подножки, и потом начать пыхтеть под штангой.

Бон Скотт выбыл из реальности, находясь в машине и захлебнулся собственной блевотой, после чего AC/DC пришлось искать нового вокалиста. Я выбыл из реальности на два месяца и чуть не захлебнулся блевотой пустопорожних слов. Это может произойти с каждым, если абзацы текста ползают по внутренней стороне закрытых глаз, просятся наружу. Словно созревшие бабочки кокон прорезают. Компас бессонницы указывает направление, в котором следует двигаться – к столу. Там печатная машинка с экраном, спящая под лампой кошка и общность предметов, именуемая бардаком. Набор действий, чтобы оставить часть жизни в электронном виде, после чего ее можно будет измерить в килобайтах. Килобайты человеческой лабуды имеют шанс обрести себя в виде бумажного кирпича, о который точат зубы любители беллетристики. Память выковыривает из прошлого детали. В моем случае наковыряла белую сорочку и черную юбку, взгляд, полный доверчивости, тоски и веселья одновременно. Нужно аннексировать у памяти несколько отрезков времени и вспомнить хотя бы ту девушку в белой сорочке и черной юбке.

Лето второго года после начала третьего тысячелетия. Поезд, идущий в Лосево, ползет по одноколейной аорте Октябрьской железной дороги, миновав Сосново. Колеса играют крещендо, разгоняясь после остановок. На Финляндском вокзале куплен «Птюч». Изделие с группой «Тату» на обложке. Внимательно пролистываю бюллетень рэйверского упадничества, выискиваю полосу с не шибко полезной информацией, изошедшей из моего почтового ящика. Я успел засветиться в ныне сдохшем органе печати. Напротив человек-лимон, в чьей печени разрушающийся гемоглобин превращается в билирубин, кровь вальсирует от головы до пяток в поисках дыр на венах, просится вон из прогнившего от инъекций тела. Категории «А», «В» и «С» известны не только инспекторам ГИБДД, но еще и врачам-инфекционистам, пометивших гепатит азбукой водительских прав.

– Братан, закурить не найдется? – спрашивает он гайморитным голосом.

Перехожу в другой вагон.

«Птюч» фамилию автора присобачивал к тексту так, что ее не заметишь невооруженным глазом (невооруженным особым авторским вниманием). Поиск собственных виршей продолжался до тех пор, пока глаза не резануло, как при резкой вспышке фотоаппарата. Логичнее было бы сравнить эту резь с воздействием микрофона на публику, когда высокие частоты превышают допустимое значение. Раздается свист – как будто уши током ударило.

Журнальный разворот. Кадр из фильма «Роковая женщина» Брайана де Пальмы. Удачный ракурс. Ребекка Ромейн-Стамос смотрит на читателей так же, как смотрела на меня девушка в черной юбке и белой блузке. Моя первая любовь. Как две капли воды. То же лицо. Шестнадцатилетняя проститутка и на год ее старший торговец бумажными пакетиками с легкоусваиваемым мимолетным счастьем по 4,5 косяка каждый. Тандем вполне достойный для сценария к фильму о детках. Время начинает сворачиваться, как кровь в теле человека-лимона, требует остановки.

Я выхожу на платформу Лосево и иду в детский оздоровительный лагерь с резью в глазах. Буквы сами выпадают из головы, словно пазлы, которые в итоге лягут в определенном порядке, явив на свет простынку слов с цветными картинками.

Первое слово было как у всех, из двух слогов «ма». Первая фраза определила всю дальнейшую стилистику лексикона. Наверное, в ней стоит искать источник тяги к матерщине. Бабушка намыла в квартире пол, натерла его до блеска. Я пришел домой с ведром песка, вывалил его на искрящийся от солнечных лучей паркет и стал лепить куличи. Бабушка, вернувшись с кухни, всплеснула руками, и прошептала себе под нос:

– Ах ты, урод в жопе ноги.

И тогда я повернул к ней свою тогда еще белобрысую голову и изрек набор слогов, продемонстрировавших все аспекты карапузной дикции: