Анна Вырубова - Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой

Женщина по-своему далеко не глупая, Вырубова сделалась членом царской семьи; «сестрой во Христе» Императрицы. Судьбы этих людей «переплелись, заткнулись, что называется, мертвой петлей». И для неё уже не было возврата, как бы не сознавала она временами весь ужас своего положения: «Как, в сущности, все ужасно! Я была втянута в их жизнь!… Если бы у меня была дочь, я дала бы ей прочесть мои тетради, чтобы спасти ее от возможности или от стремления сблизиться с царями. Это такой ужас! Точно тебя погребают заживо. Все желания, все чувства, все радости — все это принадлежит уже не тебе, но им. Ты сама уже не принадлежишь себе»… «Вот только записывать — это мой отдых». Но и «это удается редко»…

Alter ego Императрицы Александры Феодоровны, Вырубова знала и видела очень много, будучи не безмолвный свидетелей, а активный участником всей многосложной игры, где шахматной доской была огромная страна.

Итак, Вырубова находилась в самом сердце той лаборатории, в которой, как мы уже сказали, «делалась история». И молодая фрейлина очень рано, вскоре после её приближения ко Двору, начинает вести летопись, куда добросовестно заносит все, что проходит перед её глазами, как на экране кинематографа, все, что видит она со своего исключительного места, на которое ее «поставил Бог». На страницах её дневника нашли себе отражение весьма значительные исторические события, исключительно сенсационные признания и совершенно мелкие, но всегда показательные факты; за наблюдениями и выводами рассудительной женщины идут наивные «откровения» невежественной кликуши; трагедия перемежается здесь с комедией, и, вслед за страницами, насыщенными патетикой и лиризмом, разыгрывается пошлый фарс.

Вырубова считала, что она «не сама от себя», а «орудие судьбы», «только орудие судьбы». «Те, что прочтут мои записки, поймут это именно так». И дневник, который она вела, был тоже в её глазах окрашен в тона предопределенности, и значительность этого дела возрастала вследствие того, что главным действующим лицом является здесь, наряду с «Мамой» — Александрой Феодоровной, «святой Старец» — Григорий Распутин. Здесь «все освящено его памятью», и «лишиться этого — значит оторвать часть больного сердца». Поэтому, дневник, который она вела в течение ряда лет и особенно интенсивно — в последние предреволюционные годы, ей «дороже всех бриллиантов». Её беспокойство за сохранность её «тетрадей» возрастает еще и потому, что она, в конце-концов, с годами, начинает понимать, какое значение они представляют и какой ключ к пониманию многого они в себе содержат. Ведь «святой Старец» ей заповедал:

«Оставь ключ на видном месте!…»

И вот — «раньше мне казалось, что и после моей смерти мои записки будут только для немногих. Ибо все то, что связано с именем: царей, должно остаться тайной. Но теперь (октябрь 1917), когда многое изменилось, когда все опрокинулось, я думало, что теперь мои записки примут другое назначение. И если после меня их кто-нибудь огласит, то это поможет разобраться во многом».

Мысль о том, чтобы «тетради сохранить и потом перевезти на тот берег», уже не оставляла Вырубову после того, как одна такая тетрадь была отобрана у неё во время обыска в 1917 г. Эта тетрадь была предъявлена ей при допросе 6 мая 1917 г. чрезвычайной комиссией, учрежденной Временным правительством для расследования незаконных действий бывших министров. Меньше всего озабочена сейчас эта «наивная, преданная и несчастливая подруга Императрицы» спасеньем своего материального достояния. Что для неё сокровища Голконды, все алмазы земли!… «Пусть возьмут все, пусть возьмут бриллианты, только бы остался дневник, освященный Его памятью. Освященный именем Старца». «Разве Его слова не дороже золота, бриллиантов и жемчужин из короны?… Вот почему «сохранить эти тетради так же важно, как сохранить душу для тела».

Забота о спасении её архива очень быстро превращается в idée fixe в подлинной смысле этого слова. Навязчивая идея настойчиво преследует ее, не дает ей покоя. Ведь она понимает, что «этого никому никогда не восстановить». «Ценности в худшем случае могут отобрать, — так и Бог с ними… Я на это смотрю без страха. Гораздо больше меня занимает вопрос о моих дневниках. Это прямо сводит меня с ума», признается она в письме к Л. В. Головиной от 18 мая 1917 г. «Мои тетради», «мои записки», «мои дневники» — без конца повторяет она на разные лады, пока, наконец, не приходит к необходимости позаботиться о дубликате, раз такая опасность угрожает оригиналу. Пропадет одно — останется другое. И не рассеется бесследно опыт её столь необычайной жизни, освященный старцем, мудрым учителем, великим пророком.