Владимир Новиков - Пушкин

А завершается 1833 год для Пушкина двумя ощутимыми ударами судьбы. Близость к царскому двору выходит боком. Адаптироваться к двусмысленному положению поэту не удалось.

В письме от 6 декабря Пушкин просит Бенкендорфа передать государю «стихотворение, которое я желал бы напечатать» (то есть поэму «Медный всадник»), просит разрешить ему печататься в издаваемом Смирдиным журнале «Библиотека для чтения» «на общих основаниях», то есть проходить обыкновенную цензуру, не царскую. И еще он извещает о написанной им «Истории Пугачевщины», с которой просит ознакомиться Его Величество.

Разрешение печататься в журнале на общих основаниях дано. Но в случае с «Медным всадником» высочайший цензор проявил абсолютную жесткость.

Утром 12 декабря Пушкин вызван к Бенкендорфу. Получает от него свою рукопись с редакторскими карандашными пометами. Самый неприятный момент в жизни любого автора. Эти противные вопросительные знаки, NB и отчеркивания на полях… А каково автору, если он — первый поэт России, сделавший на новую поэму решительную ставку — в моральном и в материальном смысле. И если редактор — всевластный суверен, от чьих замечаний никак не отмахнешься.

Николай не принимает выражения «кумир на бронзовом коне», требует вымарать строфу «И перед младшею столицей / Померкла старая Москва, / Как перед новою Царицей / Порфироносная вдова». Возмущенно отчеркнута вся сцена бунта Евгения, начиная со слов «Добро, строитель чудотворный…».

Уступить? Бросить кость, сделав сокращения? Не получится. Пушкин извещает Смирдина, что этой поэмы в «Библиотеке для чтения» не будет. Потом дело сведется к публикации отрывка под названием «Петербург». Читатель при жизни Пушкина не прочтет его итоговой поэмы, не услышит последнего слова поэта об истории, о государстве и личности.

30 декабря на балу у графа Алексея Орлова Пушкину сообщают: завтра император подпишет указ о присвоении поэту придворного звания камер-юнкера. С формальной точки зрения вроде бы ничего экстраординарного: по своему чиновному статусу претендовать на звание камергера Пушкин не может. Камер-юнкер — низший чин в придворной иерархии, но в общей Табели о рангах находится на приличном уровне. Попавший в камер-юнкеры вместе с Пушкиным Ремер — коллежский асессор (то есть на ступеньку выше титулярного советника). Правда, придворному «товарищу» Пушкина всего двадцать семь лет. А в 34 года начинать придворную карьеру…

В этот момент на балу у Орлова присутствует Лев Сергеевич Пушкин, который потом расскажет: брат, услышав новость, приходит в бешенство. Его уводят в кабинет графа, чтобы успокоить. По воспоминаниям Нащокина, Виельгорский и Жуковский чуть ли не обливали друга холодной водой. А то он готов был отправиться к царю и нагрубить ему.

Запись в пушкинском дневнике: « 1 янв . Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры — (что довольно неприлично моим летам). Но Двору хотелось, чтобы NN танцевала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau». Маркиз де Данжо — мемуарист, подробно описавший жизнь при дворе Людовика XIV. Едва ли Пушкин всерьез примеряется к такой роли. Но придворный «шутовской кафтан» поносить придется.

Первый номер «Библиотеки для чтения» за 1834 год включает большое стихотворение Пушкина «Гусар». Гонорар за него — 1 тысяча рублей, изрядный. Ровно столько Пушкин выплачивает 3 января домовладельцу Оливье. А купец Жадимировский через управу благочиния добивается от Пушкина неустойки за прошлое жилье — 1063 руб. 33 1/ 3 коп.

XXX

Пушкин просит помощи в издании «Истории пугаческого бунта». И получает ее. Дневниковая запись от 28 февраля: «Государь позволил мне печатать „Пугачева”; мне возвращена моя рукопись с его замечаниями (очень дельными). В воскресение на бале, в концертной, государь долго со мною разговаривал; он говорит очень хорошо, не смешивая обоих языков, не делая обыкновенных ошибок и употребляя настоящие выражения».

А 6 марта записано: «Царь дал мне взаймы 20 000 на напечатание „Пугачева”. Спасибо». Несмотря на близость ко двору, табачок по-прежнему врозь. Речь идет не о «гранте», не о «спонсорской» поддержке (таких форм еще не существует), а всего лишь о ссуде, которую историограф должен будет вернуть в течение двух лет, причем с процентами.

Но российская история у Пушкина — не только работа «для прокорма», это предмет страстного интереса. Чуть позже, в апреле, он встретится с Михаилом Сперанским, в ведении которого находится типография, печатающая книгу Пушкина. С увлечением слушает рассказы отставленного реформатора, делится с ним заветными мыслями: «Я говорил ему о прекрасном начале царствования Александра: Вы и Аракчев, вы стоите в дверях противоположных этого царствования, как гении Зла и Блага . Он отвечал комплиментами и советовал мне писать историю моего времени».