Андре Моруа - Роберт и Элизабет Браунинг

Подобные формулы вежливости не могли умерить пыл Браунинга: “Хочу надеяться, что Вы никогда больше не повторите, будто знакомство со мной — честь для Вас; нет, я буду ждать радостного мига, когда смогу наслаждаться Вашей дружбой…” Она дала понять, что ожидание будет долгим: “Вы, надеюсь, поймете мое состояние и то, что, когда мне доводится видеть новое лицо, душа моя приходит в смущение”.

Она, конечно, отдавала себе отчет в том, что жизнь, целиком сотканная из чтения и мечтаний, не была нормальной: “Я похожа на умирающего, который никогда не читал Шекспира и который чувствует, что уже слишком поздно, Вы понимаете?.. Но жалобы унизительны. Мы должны только благодарить Бога за то, что Он дал нам в жизни, и считать, что каждому из нас этого достаточно…”

Роберт Браунинг был не из тех, кто отступает от задуманного. Напрасно она писала о головокружении, о “совсем близкой смерти”, о Божьей каре, о восточном ветре, усугублявшем ее болезнь, о суровой зиме. Браунинг продолжал настаивать. Зима прошла, ветер переменился, смерть отступила — и поэт добился аудиенции, ее назначили на 20 мая. Больше всего мисс Барретт боялась разочаровать Браунинга: “Ну вот! До вторника мы друзья, а дальше — едва ли…”

20 мая он явился, увидел хрупкое создание, вытянувшееся под одеялом, волну темных кудрей, наполовину скрывавших большие нежные глаза. Он пометил в дневнике: “20 мая… 3–4 ч.”. Он НЕ был разочарован; он знал, что эта женщина страдает от неизлечимой болезни спинного мозга, и, естественно, не рассчитывал увидеть розовые щечки и коралловые губки. Мертвенно-восковое лицо, темные кудри на подушках, “милые бледные щеки и худенькие прозрачные руки” — именно это он и ожидал увидеть, вернее, желал увидеть. Как ни странно, ему были дороги в ней физическая немощь и моральное превосходство. В таинственной часовне, отделенной от мира толстыми стенами и крепкими запорами, он нашел это необыкновенное существо — женщину, которую мог полюбить.

На следующий день он писал: “Надеюсь, Вы откровенно мне скажете, как себя чувствуете — не утомил ли я Вас и не совершил ли какой оплошности… Здесь, например, все считают, что я говорю слишком громко… Не очень ли долго я оставался у Вас?”

“Нет, — отвечала она, — в Вашем поведении не было ничего плохого; да разве подобное возможно? Все было очень хорошо; да разве могло быть иначе?.. А Вы действительно придете во вторник? И в другие дни, когда захотите и сможете…”

Вы придете?.. Женщина сразу же ищет способ продлить завязавшуюся дружбу, любовь… Что касается Браунинга, то в данном случае и он стремился к стабильному чувству. В его жизни было мало женщин, если только они вообще были, тут трудно что-то утверждать с определенностью. Суровые мать и сестра опекали его не менее ревностно, чем отец-деспот опекал мисс Барретт. Сходство судеб и предопределение свыше! Его любовь была порождена умом: он с первого взгляда полюбил эту тридцатидевятилетнюю женщину с изможденным лицом, бледную, излишне чувствительную, но поразительно талантливую.

22 мая он послал мисс Барретт новое письмо; это было объяснение в любви. Она пришла в ужас — возможно, замешанный на радости, — но, вероятно, была польщена, хотя и напугана. Ей казалось, что, полюбив ее — больную, стоящую на краю могилы, — молодой человек ставил себя в безвыходное, тупиковое положение. Но он считал иначе: “Мне хотелось бы запереться с Вами в четырех стенах Вашей комнаты — чтобы мы никогда не расставались; и я бы впервые почувствовал себя хозяином бесконечного пространства…”

“Вы не представляете, — отвечала она, — какую муку причиняете мне, произнося столь безрассудные слова. Оставьте эту тему, иначе я не смогу Вас больше видеть…” Письмо с объяснением в любви было возвращено отправителю. Браунинг сжег его, какое-то время не касался запретных вопросов, и визиты продолжались.

Каждый вторник, в те часы, когда мистер Барретт отправлялся в Сити по делам, связанным с торговлей сахаром и ромом, Роберт Браунинг приходил к Элизабет. По логике этой волшебной сказки, Принц никогда не должен встречаться с людоедом-тюремщиком. Мисс Ба не скрыла от отца, что в ее жизнь вошел новый друг, но она не стала подробно рассказывать о том, как часто он ее навещает и сколько времени проводит рядом. Братья и сестры подшучивали над ней. Старый друг мистер Кеньон молча, не мигая смотрел на Элизабет сквозь очки в черепаховой оправе, когда она заговорила с ним о Браунинге. Коккер Флаш, такой же пугливый затворник, как и его хозяйка, драматически воспринимал любые новшества; он не любил мистера Браунинга и дважды пытался его укусить. Когда же убедился, что хозяйка встает на сторону гостя, перестал ревновать, решив, по всей вероятности, что жизненные удобства дороже. Отныне он изображал из себя жертву. “Флаш — последователь Байрона; он извлекает максимум выгоды из своих несчастий”.