Феликс Медведев - Вознесенский. Я тебя никогда не забуду

Надо сказать, мой приятель не первый раз просил у меня этот, можно сказать, уникальный словарь, изданный ничтожным тиражом. Но всякий раз я отказывал, считая трехтомник настоящей библиографической редкостью. Теперь я не думал ни минуты. Поставить на полку привезенную из-за границы редкую книгу любимого поэта стало для меня настоящим праздником.

Придя домой, я перелистал книгу и был удивлен не только пошло-откровенными иллюстрациями, но и открыто антисоветскими предисловием и комментариями к стихам. Позвонил Андрею и рассказал о своем новом приобретении. Вознесенский разразился гневной тирадой в адрес издателя, назвав его провокатором и негодяем. Вот как спустя много лет в своих мемуарах он комментирует выход той книги:

«В 1966 году я выступал в Оксфорде. Читал новые стихи. Некий издатель по имени Флегон поставил на сцену магнитофон и записал мои неопубликованные вещи. Накануне я отказался подписать с ним договор. К тому времени у моих книг были солидные издатели: «Оксфорд-пресс», «Гроув-пресс», «Даблдэй». Я подошел к магнитофону, вынул кассету с записью моего вечера и положил в карман. Тот взревел, кинулся на сцену, но было поздно. Вечером профессор Н. Н. Оболенский, автор «Антологии русской поэзии», пригласил меня домой ужинать. Во время ужина меня вызвал статный полицейский офицер: «Мы получили заявление о том, что вы обвиняетесь в похищении частного имущества – кассеты». – «Да, но похищено мое имущество – мой голос, он на кассете». – «Что же будем делать?» – «Давайте сотрем мой голос, а кассету вернем владельцу». Офицер Ее Величества согласился. В присутствии профессора Оболенского запись моего вечера стерли. Кассету вернули. Кстати, я подумал: а как бы вел себя советский милиционер в подобной ситуации? Флегон был в ярости. Он подал в суд. Мало того, он в качестве мести осуществил пиратское издание моей книги, назвав ее «Мой любовный дневник», предисловию к которой позавидовали бы Кочетов и Шевцов, обвинявшие меня в антисоветизме. Издательство «Флегон-пресс» имело темное происхождение. Оно специализировалось на компромате на наших писателей: Солженицына, Окуджаву, издавало именно по-русски, и эти книги ложились на столы наших властей, вызывая громы и молнии. Флегон работал на наших сторонников зажима, в стихах я назвал моего преследователя «Флег… но», учитывая уровень адресата.

Окуджава рассказывал мне, как в Германии Флегон напился и жаловался, что он родился в рязанской деревне, что его фамилия Флегонтов, что он служит в советской разведке, что его никто не понимает…

Потерпев фиаско с вызовом меня в английский суд, Флегон издал эту книгу-месть» («На виртуальном ветру», Вагриус, 1998).

Через некоторое время, когда Андрей зашел ко мне домой на улицу Карла Маркса (мы вместе уезжали на его творческий вечер в Люберцы), я подсунул ему эту паскудную книжицу. И он с брезгливостью написал: «Феликс, даже у меня нет этой сволочи Флегона… Андрей Вознесенский, 1977».

Завершая сюжет, привожу фрагмент предисловия к той самой книге стихов, чтобы читатель понял, почему Вознесенского вывели из себя пассажи издателя-провокатора (надо учесть, что книга вышла в 1966 году):

«… Андрей Вознесенский самый популярный советский поэт. Его популярность объясняется двумя причинами: Андрей Вознесенский – первый советский поэт, который после сталинских чисток 1937 года предпочитает писать о «плотской», а не «платонической» любви. Он не только предпочитает такие стихи, но и умудряется печатать их в советской прессе. Написанные любым другим поэтом, такие стихи были бы беспощадно вырезаны цензурой. Вознесенский умеет протаскивать их через цензуру, прикрывая свои ясные стихи неясным смыслом всей поэзии, т. е. просто дезориентирует цензоров (да не только цензоров).

Поэма «Последняя электричка» посвящена советским проституткам. Вряд ли цензор понял это, когда она была напечатана. В сборник 1964 года «Антимиры» она не вошла: видно, цензура спохватилась (к счастью для читателей, довольно поздно).

Официально в СССР нет больше ни воров, ни проституток, хотя воры могут и попадаться, как исключительный случай. Однако в упомянутой поэме Вознесенский утверждает открыто, что вагоны позднего поезда переполнены ворами и проститутками, которые едут по домам на ночлег (Кругом гудят гитары и воры… у них свои ремесла, они сто раз судились, плевали на расстрел).

Вознесенский не упоминает слово «проститутка», потому что недалекому цензору стало бы все понятно. Он путает его, говоря о девушке. На самом деле здесь речь идет о двух девушках – одна, о которой он читает стихи, а другая, которая слушает о первой. Это «вторая» имеет свое ремесло, которое не упоминается. Слова ее не воспроизведены, потому что нецензурные. Она «с челкой и пудрой в сантиметр». Ее общество – это «малаховские ребята» (Малаховка соответствует лондонскому Сохо, где собираются жулики, воры и проститутки всей страны).