Эдуард Скляров - Записки бывшего милиционера

На станциях «кукушку» встречали толпы местных жителей, в основном мальчишки, которые с криком и гамом предлагали свой товар пассажирам-дачникам, снимавшим комнаты и даже целые этажи в деревенских домах на летние месяцы. Кстати, эти дома были деревянные, — но не из бруса, — почти всегда двухэтажные, с большими верандами на каждом этаже. Как правило, вторые этажи сдавались на лето дачникам.

На станциях шла торговля, в основном холодной родниковой водой («цхенис цкали»), местными фруктами, из которых запомнилась черешня, умело навитая черенками на палки длиной до метра; продавали трости, изготовленные из ветвей кизилового дерева, с выжженными по всей поверхности узорами, а также жвачку под названием «кеви» из сосновой живицы. Каким способом её делали для продажи, я не знаю, но мы, мальчишки, кеви делали простым разжёвыванием живицы, и это было, оказывается, очень полезно для зубов. Торговали здесь яблоками, грушами (панта), алычой, которые собирались в местных лесах, а ещё сыром и лепёшками.

Пешие путешествия по лесным тропинкам из деревушки в деревушку были наполнены различными приключениями и открытиями, из которых запомнились прямоугольные камни в полроста человека, поставленные на попа, с выдолбленными углублениями-чашами, наполненными горками монет из меди и серебра самого различного достоинства и происхождения. Одно время в молодости, увлёкшись коллекционированием монет, я часто вспоминал эти чаши, понимая, какую ценность для нумизматов представляли эти сокровища в виде монетных кучек.

Кстати, о деньгах, и не только: как-то прочитал в «Российской газете» (от 21 августа 1999 г.) малюсенькую заметку о том, что в Японии был продан жук-рогач аж за 90 тысяч долларов, поскольку жук этот оказался «гигантским», то есть длиной 8 сантиметров. Но я помню, как в детстве в Грузии, бывая летом на дачах в Боржомском районе, по дороге от Бакуриани к озеру Табицкури, я не один раз находил жуков-рогачей длиной с мою ладонь, а её длина была в то время, наверное, не менее 8 сантиметров. Вот так!

Я хорошо помню эту местность, куда мы с матерью в составе группы работников детского сада из Цеми или Цагвери несколько раз пытались добраться на детсадовской полуторке. Этот изношенный грузовичок никак не мог преодолеть перевал, за которым располагалось озеро, и мы вынужденно устраивались на пикник у речки, недалеко от дороги. И сразу бросалась в глаза какая-то ненормальность в окружающей природе. А заключалось это в том, что всё — цветы, листья, насекомые — были огромного размера. В лист лопуха меня несколько раз заворачивали в полный рост, с ног до головы, как в ковёр, ставили на ноги, и я не мог пошевелиться. Другое дело, что сорванный лист прямо на глазах, теряя влагу на солнце, высыхал и превращался в иссушенный «пергамент», легко рассыпающийся на кусочки. Мухи и оводы по 3–4 сантиметра длиной больно ударялись о наши тела, и великаны жуки-рогачи и прочие насекомые нередко попадались нам, удивляя своими размерами. Уже будучи взрослым, я узнал, что на земле немало мест, где под влиянием каких-то природных сил, не исключая и повышенного фона радиации, фауна и флора отличаются особым гигантизмом. Видимо, это место под Бакуриани — одно из таковых.

Благодаря провидению — так распорядилась судьба — я родился в Тбилиси, столице Грузии, под солнцем которой и рос. А покинув её в 1961 году в воинском эшелоне призывников, я ещё много лет тосковал по ней, по её горам с альпийскими лугами и снежными шапками. И хотя по истечении нескольких десятков лет, конечно, острота тоски значительно притупилась, но как хотелось бы снова хоть разок оказаться на сглаженных вершинах горной гряды, тянущейся вдоль Тбилиси по правому берегу Куры, оказаться там майским днём, когда в одночасье всё обливается белым цветом подснежников, затем раскрываются тюльпаны, через несколько дней — ковёр из кроваво-красных маков, а ещё через месяц видны только плавные волны серебристого ковыля. И всё это так очаровывает, захватывает дух, что мы, мальчишки, казалось, лишённые сентиментальности, часами, рассевшись по уступам скал какой-нибудь доминирующей вершины, молча смотрели и не могли насмотреться на расстилающиеся под нами цветные склоны и долины.

В 1953 году (мне 11 лет) из сталинки мы переехали жить в один из домов, предназначенных для рабочих обувной фабрики. Таких домов у неё было немало. Сначала, сразу после войны, фабрика строила эти дома в виде бараков со сквозным узким коридором, по обе стороны которого располагались отсеки-комнатушки. Все «удобства», естественно, были на улице. В почти сгнивших бараках, которые и домами-то назвать было нельзя, люди ещё жили и в то время, когда меня призвали в армию. Эти бараки располагались через дорогу от обувной фабрики, на берегу Куры.