Дмитрий Благово - Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово.

Хитрову все знали в Москве и все знавшие ее любили, потому что она была одна из самых милых и ласковых старушек, живших в Москве, и долго ее память не умрет, пока еще живы знавшие ее в своем детстве. Вот почти две современницы, Офросимова и Хитрова, подобных которым не было и не будет более: одной все боялись за ее грубое и дерзкое обращение, и хотя ей оказывали уважение, но более из страха, а другую все любили, уважали чистосердечно и непритворно. Много странностей имела Хитрова, но и все эти особенности и прихоти были так милы, что — смешные, может быть, в другой — в ней нравились и были ей к лицу.

Одевалась она на свой лад: и платье, и чепец у ней были по особому фасону. Чепец тюлевый, с широким рюшем и с превысокою тульей, которая торчала на маковке: на висках по пучку буклей мелкими колечками (boucles er> grappes de raisin),[* букли в виде виноградных кистей {франц.). — Ред.] платье капотом, с поясом и маленьким шлейфом, и высокие каблуки, чтобы казаться как можно выше. Лицо ее и в преклонных летах было очень миловидно, и живые глазки так и бегали. Она была очень мнительна и при малейшем нездоровье тотчас ложилась в постель, клала себе компрессы на голову и привязывала уксусные тряпички к пульсу и так лежала в постели, пока не приедет к ней кто- нибудь в гости. Поутру она принимала у себя в спальной, лежа в постели часов до трех; потом она вставала и иногда кушала за общим столом, а то и одна у себя в спальной. Вечером она выходила в гостиную и любила играть в карты, и чем больше было гостей, тем она была веселее и чувствовала себя лучше. А когда вечером никого не было гостей, что, впрочем, случалось очень редко, она скучала, хандрила, ей нездоровилось, она лежала в постели, обкладывалась разными компрессами, посылала за своею карлицей или Натальей Захаровной, которая пользовалась ее особою милостью и с ее плеча носила обносочки и донашивала старые чепцы.

— Ну, садись, — скажет она ей, — рассказывай.

И Захаровна начинает высыпать все, что она слышала и что может интересовать ее госпожу.

Если Захаровна рассказывает незанятное что-нибудь, Хитрова только лежит и слушает и скажет: "Ну, хорошо, довольно, пошли ко мне.. такого-то"; иногда позовет карлика, не помню, как его звали. Если же Захаровна затронет какую-нибудь живую струну и потрафит барыне, та вскочит и усядется на постели, ножки крендельком, и станет расспрашивать: "Кто же тебе сказал? от кого ты узнала?.. ты мне только скажи, а другим не сказывай, а я никому не скажу.!."

Она была любопытна, любила все знать, но была очень скромна и умела хранить тайну, так что никто и не догадается, знает ли она или нет.

Она не любила слышать о покойниках и о том, что кто-нибудь болен, и потому домашние от нее всегда скрывали, ежели кто из родных и знакомых заболеет, и молчат, когда кто умрет. Захаровна прослышит, что умер кто-нибудь, и придет в спальню к ней и шепчет ей: "Сударыня, от вас скрывают, что вот такая-то или такой-то умер: боятся вас расстроить".

Хитрова значительно мигнет, кивнет головой и скажет шепотом Захаровне: "Молчи, что я знаю; ты мне нe говорила, слышишь…"

Пройдет ден десять, недели две, Хитрова и скажет кому-нибудь из своих:

"Что это я давно не вижу такого-то, уж здоров ли он?" Вот тут-то обыкновенно ей и ответят:

— Да разве вы не слыхали, что его давно уже и в живых нет…

— Ах, ах… да давно ли же это? — спросит она.

— Недели две или три, должно быть.

— А мне-то й не скажет никто, — говорит она.

И тем дело и кончится, и об умершем больше нет и помину. Жило у Хитровой семейство Крымовых — старушка мать и с нею несколько дочерей-девиц. До 1812 года Крымова имела свой дом в Москве, который во время неприятельского нашествия сгорел, и она лишилась всего состояния. Хитрова приютила бесприютных у себя в мезонине, и они жили у нее несколько лет. Одна из барышень Крымовых была прекрасная собою, и ее очень полюбила графиня Анна Алексеевна Орлова и поместила в какой-то институт, а потом взяла к себе, веселила ее, и молодая девушка имела успех но своей красоте и по своему замечательному голосу. Но, несмотря на все услаждения светской жизни и на жизнь в богатом доме, она пожелала вступить в монашество. Графиня, хотя и сама была благочестива, отговаривала, однако, молодую девушку от ее намерения, не доверяя, быть может, ее молодости и считая это увлечением; но по прошествии двух-трех лет молодая девица поставила на своем и, отказавшись от всего, пошла в монахини. Потом она была казначеей в петербургском девичьем Воскресенском монастыре при игуменье Фео- фании Гоговцеоой; она была названа в монашестве Варсанофией. Ее сестра, жившая у Хитровой, вдруг занемогла, все хуже, хуже ей и, наконец, умерла в мезонине, где жила почти над самою спальной Настасьи Николаевны. Сказать ей боятся, а выносить покойницу нужно, и приходится < нести через ту комнату, которая между спальной Хитровой и передней. Княгиня Урусова Ирина Никитична и Екатерина Федоровна Хитрова шепчутся между собою, не знают, что им делать: сказать боятся, а не сказать нельзя. Выручила из беды Наталья Захаровна: "Прикажите только пораньше сделать вынос, а я уж знаю, что сказать, ничего не услышит и не спросит".