Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой

31 августа 1982 года

«Меня часто спрашивают, и в особенности музыканты: „Каковы были отношения между Прокофьевым и Стравинским?“ Это, действительно, очень деликатный вопрос.

Никогда я не слышала, чтобы Прокофьев говорил о Стравинском в неуважительных тонах ‹…›. В своей личной переписке с друзьями Прокофьев пишет о новых, только что услышанных им, сочинениях Стравинского, пишет с чисто профессиональных позиций ‹…› Определённая взаимная симпатия между ними была всегда, но никогда не было глубокой дружбы. Прокофьев постоянно интересовался новыми произведениями Стравинского, внимательно и с большим интересом слушал его музыку. ‹…›

Я запомнила очень отчётливо, так как присутствовала при этом разговоре, что Прокофьев спросил Стравинского о том, сочиняет ли он за фортепиано (Прокофьев этого не делал). Стравинский ответил, что сочиняет всегда за фортепиано. Он говорил, что прикосновение к клавишам, контакт с ними, стимулирует его на создание музыкальных тем, которые он записывает на столике слева от себя. Стравинский также спрашивал об отдельных фрагментах сочинений Прокофьева – иными словами, их отношения носили сугубо профессиональный характер.

Они имели возможность встречаться часто в период дягилевских сезонов, когда вместе с семьями жили в Париже.»

Лина Ивановна рассказывает, как Прокофьев и Стравинский встречались семьями, говорит о матери Стравинского, которую тот побаивался. Много встречались в 1929 году, когда отдыхали в Шато де ла Флешер, делали фотографии. Некоторые сохранились: на них запечатлены также Ансерме и Сувчинский.

10 февраля 1983 года

«После того, как мною были написаны предыдущие заметки, ‹…› я вспомнила, что не упомянула один эпизод, имевший место приблизительно в 1926 году.

Стравинский выступал в Варшаве и после концерта представительница Плейеля пригласила его к себе на приём. Мадам Гроссман попросила Стравинского сделать запись в своём гостевом альбоме. Стравинский нарисовал свою руку, обведя пальцы карандашом. Через несколько недель после своего концерта Прокофьев также был приглашён к мадам. Просматривая альбом, он неожиданно заметил рисунок руки Стравинского, который позабавил его. На обороте листа Прокофьев сделал следующую запись: „Когда я начну обучаться игре на духовых инструментах, то нарисую свои лёгкие“. Прокофьев поступил как озорной ребёнок, каким он, в сущности и был (но, право же, он не хотел этим никого обидеть).

Когда Прокофьев рассказал мне об этом, я заметила ему, что нельзя делать подобные вещи и, тем более, писать их – всегда найдутся люди, которые смогут использовать это с дурными намерениями. Прокофьев обещал мне отныне показывать все свои замечания.

Случай этот был позабыт, но, к несчастью, какой-то французский журналист, увидев альбом, немедленно дал публикацию. Конечно, кто-то показал газету Стравинскому, который, как это можно заметить из последовавшего между Стравинским и Прокофьевым обмена писем, воспринял этот инцидент близко к сердцу. Прокофьев был удручён (он никого не хотел обидеть). Это была лишь непроизвольная шалость. Ещё будучи студентом консерватории, он был известен как большой шутник, его остроумие служило только противоядием против его соучеников, которые были старше него чуть ли не в два раза.

Фактически, это всё, о чём я не сказала в моей первой заметке. Мой долг рассказать об этом случае, что называется, из первых уст, так как в будущем эта история, без сомнения, всплывёт вновь.

Конечно, если бы журналист не увидел альбома и если бы Стравинскому не показали газету, то инцидент был бы забыт, но „доброжелатели“ сделали из мухи слона.

Они оба имели свои слабости. Прокофьев был склонен к озорству, а Стравинский был высокомерен и очень остро реагировал на любое замечание, даже безобидное. Только через семь лет Стравинский узнал об этой необдуманной шутке. В декабре 1933 года он пишет Прокофьеву:

„Дорогой Серёжа,

я получил газетную вырезку, которая недавно была опубликована в одной из парижских газет. Полагаю, что Ваше объяснение Вашей же шутки в альбоме варшавской дамы было бы иным, нежели то непонятное для меня злословие, которое появилось в газете. Конечно, Вы были далеки от мысли поиздеваться надо мной – ведь, в конце концов я играю исключительно собственные сочинения, даже если выступаю в роли дирижёра. Мои руки, изображённые в альбоме, и играют, и дирижируют – но неужели это позорно? Я думаю, что стал жертвой глупой и мерзкой шутки. Без сомнения, многим может не нравиться моя исполнительская деятельность, но это единственная возможность избавить мою музыку от искажений.