Михаил Бурцев - Прозрение

Идеологическая война с противником все более усиливалась. На оборонительном этапе наши листовки, а затем и газеты разъясняли японским солдатам преимущественно военно-политические вопросы, разоблачали захватническую политику японских милитаристов. В одной из июльских листовок, например, говорилось:

"Японские солдаты!

Что вам дает и даст завоевание новых земель и порабощение чужих народов? Сотни тысяч ваших солдат, дравшихся в Китае, стали калеками. С протянутой рукой, как нищие, ходят они по улицам городов и сел. Они голодают, спят на улицах, мрут как мухи. Они никому не нужны, им никто не помогает. Всех вас ждет такая же участь. Война нужна только генералам и богачам. Они богатеют на этой войне. Солдаты, бросайте оружие, уходите с фронта!"

Эта листовка, как потом выяснилось, заставила кое-кого задуматься. Японский солдат, несомненно, устал от войны в Китае; угнетающе действовало на него и бедственное положение инвалидов войны на родине; испытал он и удары нашего оружия здесь, в Монголии. За строками листовки вставала реальная, живая картина, хорошо знакомая едва ли не каждому японскому военнослужащему. Но в листовке имелась и слабинка - не было в ней ответа на вопрос: "Из-за чего война?" Строки о генералах, богатеющих на войне, не спасали положения. Политически неграмотный солдат не мог - это нам стало ясно позднее - представить себе, как в степи, на поле боя, вдали от Японии, богатеют генералы. Верная мысль, увы, не подкреплялась столь же убедительными аргументами - доводами, фактами или примерами - и потому воспринималась в лучшем случае абстрактно, а не конкретно.

Не все и не сразу у нас получалось, не всегда мы находили верный тон и нужные слова, но мы упорно вели творческие поиски. Работали с военнопленными - солдатами и офицерами, ежедневно беседовали с ними. Готовясь к беседам, разрабатывали примерный перечень вопросов, которые представляли для нас интерес. Старались учитывать национальные, психологические и другие особенности солдат, их настроение, причины недовольства, случаи дезертирства, а также приемы идеологической обработки военнослужащих, условия их жизни на родине. Словом, мы стремились познать слабые и сильные стороны противника.

Случалось, пленные сами шли нам навстречу. Они охотно помогали нам расшифровывать трофейные документы, записанные скорописью, которой японцы пользовались при ведении дневников и в переписке с родными. От пленных мы узнавали специфические солдатские словечки и выражения, идиомы, пословицы и поговорки, бытующие в японской армии. Нередко мы знакомили пленных с только что написанной листовкой, интересуясь их мнением о ней; бывало, что листовка затем перерабатывалась с учетом их замечаний, поправок или советов. Мы старались привлечь наиболее сознательных пленных к нашей работе: писать письма товарищам, рассказывать в них правду о том, как они живут у нас в плену, что видят здесь и как с ними обращаются.

В конце июля мы уже выпускали три газеты: "Голос японского солдата", "Китайский народ непобедим" и "Монгольский арат" (для баргутов). В них печаталась международная информация, материалы о положении в Японии, Маньчжурии и Внутренней Монголии, о борьбе китайского народа против японских оккупантов, о Советском Союзе и МНР. Все чаще появлялись на страницах газет письма и портреты военнопленных, зарисовки их жизни в плену. В каждом номере давались обзоры военных событий на фронте, которые должны были подвести солдат к мысли о неизбежности срыва разбойничьих планов японской военщины.

Мало-помалу мы стали ощущать плоды своей работы. Июльские пленники-японцы уже говорили нам о "возрастающем интересе солдат к политике", "об опасениях офицеров, как бы солдаты не узнали правды о войне". Некоторые пленные знали наши листовки наизусть или сохраняли их у себя. Семена нашей пропаганды падали на благодатную почву, которая имелась в маньчжурских и баргутских подразделениях: уже в июле несколько групп солдат во главе с офицерами перешли линию фронта, предъявив наши листовки-пропуска. Этот наиболее радикальный вид пробуждения вражеских солдат проходил в условиях, когда наши войска находились в обороне.

...20 августа предрассветная тишина взорвалась от грохота артиллерийской канонады и авиационной бомбардировки. Едва только смолкли разрывы снарядов и бомб, как тут же по всему семидесятикилометровому фронту двинулись вперед наши танки, пехотинцы и кавалеристы-цирики{7}. А вслед за ними со стороны Хамар-Дабы донесся "Интернационал": это звуковещательный отряд воодушевлял атакующих - наступал действительно решительный бой. Гимн смолк, и раздался голос диктора: он читал обращение к японским солдатам, и слова его, усиленные репродукторами и попутным ветром, врывались в окопы вражеских войск: