Артем Боровик - Спрятанная война

- Вы не с пересылки? - спросила она, перемогая судороги в горле.

- Нет, просто журналист, - ответил я и тут же пожалел, что я не с пересылки, потому что женщина разрыдалась пуще прежнего. Губы ее задрожали. Разлетные брови сошлись у переносья.

- Я могу вам как-то помочь?

- Да как вы можете мне помочь в этом дурдоме? - Она по-детски, кулачками потерла мокрые глаза. - Вызвали меня сюда из Мазарей сделать один блатной аборт... Обещали отправить обратно - там все мои вещи остались - и забыли. Сегодня утром ездила на аэродром, погрузили нас всех в транспортники, вот-вот должны были взлететь... - она опять всхлипнула, ..а потом согнали с борта и начали грузить армейские архивы. Все вещи мои уж небось разворовали...

- Прекрати истерику. - Резкий мужской голос раздался из-за моей спины. - И без тебя делов невпроворот.

Это был майор, выскочивший на улицу в одной тельняшке. "

Он спросил:

- Вы кто?

Я сказал:

- Журналист.

- Прекрати реветь! - опять рявкнул он, подмигнув мне. - Видишь журналист, так его и так... Ей-бо, прекрати!

- Да мне вот только сюдашеньки печать постави-и-и-ть, товарищ майор, жалобно завыла она, - подпись и на пересылку отправи-и-ить...

Он сказал:

- Не обращайте на бабу внимания, товарищ журналист.

Как все бабы - дурная. Просто нервный срыв. Нештатная ситуация. Люди очень устали. Приезжайте завтра.

Я спросил:

- Но завтра здесь уже никого не будет, верно?

- Тогда не приезжайте завтра. Всего вам! - Он деланно улыбнулся, показав желтые, как дедово домино, зубы.

Майор взял женщину за руку и повел в модуль. На прощание она бросила мне через плечо скудную, жалкую улыбку.

Я прихватил эту улыбку с собой в дорогу. На память.

II

С каждым днем войск в Афганистане становилось все меньше, 40-я армия отходила на север, словно море в отлив, и ты, заскакивая днем в безоружное совпосольство, чувствовал себя - вместе со всей дипломатической братией зайцем в лесу, кишащем волками. Зайцем, который, прижав уши, судорожно сжимал в лапах здоровенный плакат: "Ребята, давайте жить дружно!" Теперь мы активно примирялись со всем лесом, а волков с недавних пор стали официально величать "вооруженной оппозицией".

Часто вспоминалась песенка, которую любил напевать знакомый парторг полка:

По дороге по долине ехал полк в одной машине,

Но вдруг вышел серый волк - тогда мы его убедили:

Ты не бойся, старый волк, не щелкай зубами.

Мы кадрированный полк и тебя боимся сами.

Армия уходила и в какой-то момент отобрала у журналистов давным-давно розданное им оружие - пистолеты Макарова.

Под опустевшей портативной кобурой на груди репортерское сердце забилось чуть быстрей.

Ветеран советского пресс-корпуса в Кабуле Лещинский подбадривал всех тем, что "Макаров" был нужен лишь для того, чтобы в крайнем случае успеть пустить себе пулю в лоб: жизни бы он все равно не защитил.

- Ничего, - говаривал он, - при мне остались мои клыки!

И демонстрировал внушительный оскал, пожелтевший от здешней воды и сигарет.

По ночам пронзительно, словно нетопырь, кричал мулла:

"Алла акбар! Алла акбар!" Раза три за ночь ему обязательно удавалось меня разбудить.

Но однажды я проснулся в холодном поту от кошмарного сна. Снилось поле, усеянное трупами. Даже очнувшись, я явственно чувствовал фиалковый запах мертвечины. Утром выяснилось, что просто-напросто сломался холодильник: он мелко, лихорадочно дрожал (тоже боялся, сволочь!) в гигантской луже крови, вытекшей из морозилки, которую мой предшественник месяца два назад плотно забил мясом. С тех пор на кухонном линолеуме остался, несмотря на все старания очистить, соскоблить его, бурый кровоподтек.

Кровоподтек всякий раз напоминал мне про тот сон, но чаще это делала сама война - кошмарный сон наяву Как-то раз я раздобыл у приятеля "Толкователь ночных грез", чтобы разгадать суть видения, но оказалось, что до меня такая дрянь никому никогда не снилась.

- Глюки, брат, глюки! Но дальше будет хуже, - успокоил меня один наш кабульский старожил.

Иногда облака по небу проносились со скоростью истребителей, хотя ветра не было и в помине. А когда он налетал, обрушиваясь на Кабул всей своей мощью, они неподвижно зависали, словно разбухшие аморфные белые вертолеты - души подбитых за десять лет Ми-8 и Ми-24. Ветер все чаще освистывал нас. И ни разу с тех пор как сошла листва осенью 88-го, он не шумел как аплодисменты.

Я часто вспоминал врезавшийся клинком в память визгливый фальцет коренастого майора из баграмской дивизии: "Ни пяди земли здесь нашей нет! Видишь квадрат тени под БТРом? Вот лишь его мы и контролируем". Но под тенью могло быть штук пять мин. Слова майора были красивыми, но разлетелись бы в прах, вместе с броней, подорвись на одной из них БТР.