Геннадий Шутц - Воспоминания

Там же под Выборгом у нас был очень неприятный инцидент. В наступлении я познакомился с майором, начальником службы ВНОС (Воздушное наблюдение, оповещение и связь). Там одни девчонки служили, а он ими командовал. Так вот, у них был аэростат, как колбаса, на котором этот майор поднимался с рацией метров на 800 для корректировки огня. И вот однажды видим, как к этому аэростату на бреющем несется "мессер". Открыли огонь, чтобы не дать ему прорваться и поджечь "колбасу". А надо сказать, что стрелять по низколетящей скоростной цели очень сложно, тут все зависит от слаженной работы наводчиков, которые интуитивно выбирают момент стрельбы. И вдруг я вижу, как наш снаряд пробивает аэростат, тот вспыхивает и начинает падать. Уже у самой земли этот парень, что был там, успел выпрыгнуть и раскрыть парашют. "Ну, — думаю, — все — трибунал". И тут подъезжает на "Виллисе" командир нашего полка, противный мужик. Говорит: "Пиши представление, командующий видел, как ты "мессер" сбил". Я говорю: "Какой "мессер"? Я свою "колбасу" сбил!" А он все свое гнет. Я так думаю, что он надеялся награду получить. Послал я "Виллис", что бы узнать, жив ли майор. Возвращаются вместе с ним: "Слава богу, жив! Но побился сильно — руки разодраны, на лице ссадины". Он на меня матом! Я говорю: "Ну, ты же видел — мы "мессер" отгоняли". Выпили мы с ним по кружке спирта, помирились и потом, пока шло наступление, еще не раз встречались. Конечно, на войне не все получалось. В другой раз свой истребитель обстреляли. Хорошо, не сбили. Мы, конечно, имели систему определения ЯСС (я свой самолет), но она была достаточно примитивна: днем это разнообразные покачивания крыльями, а ночью — комбинации бортовых огней. Сигналы менялись каждый день, что сильно усложняло мою работу как командира батареи.

Дальше пошли на запад по берегу Рижского залива. Как-то раз сидим на берегу, играем с девицами в "дурака" И тут разведчик кричит: "Водная цель!" Я смотрю — три немецких катера подходят к берегу. Объявил тревогу, и мы начали их подпускать. С 800 метров они открыли огонь. Смотрю — один разрыв, второй. Ну, и мы ответили из всех шести орудий. В общем, отогнали их и пошли доигрывать. Вскоре мы освободили город Тарту. Был теплый августовский вечер, когда мы вошли в этот город. У меня возникло ощущение, что война обошла его стороной — не было слышно выстрелов, на улицах отсутствовали следы боев. Мы остановились, и я решил пойти собрать немного малины, что росла в саду перед домом. Собирая крупную, вкусную малину, я раздвинул кусты и увидел мертвую женщину, лежащую ничком на земле. Вот этот контраст между красотой и тишиной с одной стороны и смертью с другой навсегда врезался в мою память.

В районе реки Нотец, под Kostschin (Kostrzyn), мы пересекли границу с Германией. Мы ехали ночью на машинах по местам вчерашних боев. Усталые солдаты спали в кузове. Вдруг я вижу, на дороге стоит фанерная арка, и на ней огромными черными буквами надпись. Почитал, и у меня мурашки по коже: "Вот она — преступная Германия". Позвал я своих командиров взводов. Разбудили солдат. Вот, говорю, входим в логово фашистского зверя. Утром я проснулся от крика разведчика: "Тревога!" — приехал командир полка, а у нас было заведено, что разведчик наблюдает и за воздухом, и за дорогой, и за начальством. Если видит командирский "Виллис", то тоже командует: "Тревога!" — как при налете. Командир спрашивает: — Чем ты сегодня солдатиков кормил? — Ну, как всегда — каша, — отвечаю я. — Старшина, иди сюда. Чем кормили солдатиков? — Кашей, товарищ полковник. — Каша, каша… Я был в батарее у Терехова, он уже и гусятинку-поросятинку раздобыл. Бери Студебеккер или Шевроле и давай на хутор. Забрать все, что есть. А надо сказать, что после Нетце население в радиусе 20ти км бежало, бросив голодную скотину. Так что командиры толкали нас на мародерство. Правда, скоро это прекратилось, поскольку вышел приказ командующего фронтом Жукова, гласивший что-то, вроде: "Мы — армия освободительница, принесшая освобождение немецкому народу, и мы должны так же относится к немецкому народу, как к своему." Но попробуй сразу сказать простым русским солдатам, у которых были повешены или расстреляны родственники, разрушены дома, что они должны разом все забыть?! Это невозможно! Люди возмущались: "На каком основании я должен забыть то, что натворили немцы на моей земле, с моими родственниками?" Этот переход был очень болезнен. Ведь от самого Сталинграда до границы с Германией наступали под лозунгом: "Убей немца!" У меня до сих пор перед глазами статьи Ильи Эренбурга. Еще надо иметь в виду, что пополнение к этому времени у меня в батарее во многом было из уголовников, освобожденных по амнистии. Был случай, когда мой солдат, вот такой уголовник, на кладбище изнасиловал мать и дочь. Мне пришлось оправдываться, писать докладную, СМЕРШ заинтересовался, и его отправили под трибунал. Но массовых случаев не было.