Карлис Озолс: Мемуары посланника

– Должно быть, вы сами не понимаете и не знаете, что делаете, но прошу мне верить, вы сейчас, возможно невольно, действуете как агент ГПУ. Немедленно прекратите это безобразие.

На миг смутившись, он дал поразительный ответ:

– Я высшая власть.

Я с презрением от него отвернулся и бросил ему несколько слов, здесь их не могу даже написать.

Три дня осматривали и выворачивали мой багаж, не могли найти, к чему можно было бы придраться. В багаже было несколько старинных икон, которые и сейчас висят у меня в кабинете. Но бульварная пресса подхватила этот инцидент, выдумывала и приводила самые диковинные небылицы. Москва все это немедленно и услужливо перепечатывала уже в официальных «Известиях» и в органе партии «Правде». Оттуда распространяла дальше заграничная пресса. Слона делали даже не из мухи, а из ничего. Москва называла меня миссионером, спекулянтом, контрабандистом, бандитом, известным мошенником, вором, словом, лексикон клеймящих ругательных слов был исчерпан до конца. А все эти хамские строки снова перепечатала латвийская бульварная пресса. Получился настоящий котел ведьм. ГПУ и НКИД никак не могли отказаться от своей цели меня уничтожить, «добить противника до конца». Конечно, и тут министр иностранных дел Балодис растерялся уже совсем. На категорические требования сообщить, что мой приезд и провоз вещей произошли в полном согласии с законом, я не виновен ни в чем, он, страшась и озираясь, ответил:

– Я не могу вмешиваться в партийную (?!) борьбу.

На это я ему сказал:

– Вы сами пожалеете обо всем, что сейчас делаете, – и высказал сожаление, что существует такой министр иностранных дел. Это были слова естественного законного негодования. Я оказался прав, угадал: вскоре Балодис сошел с политической сцены навсегда.

Когда после тщательного досмотра всех вещей у меня ничего контрабандного не нашли, выставили «вообще» обвинение в том, что я привез в Ригу вещи, а в наложении печатей на них усмотрели чуть ли не государственную измену. Трудно поверить, за разрешением этого вопроса обратились даже в сенат. Конечно, там не нашли решительно никаких признаков незаконности, и дело прекратили. Эта история до крайности возмутила весь дипломатический корпус в Москве. Я получил массу писем, критикующих тогдашние порядки в Латвии. Эстонский посланник Сильямаа писал [16]:

«Как в Москве, так и у нас в дипломатическом корпусе Эстонии никто не сомневается, что Вы являетесь невинной жертвой. Дипломаты вообще не могут понять, как какой-то член сейма может безнаказанно командовать таможенными чиновниками. Меня спрашивают: не является ли он председателем какого-нибудь латвийской ЧК? В Москве никто из дипломатического корпуса не сомневается, в деле нужно искать руку Москвы, все жалеют, что Латвия себя таким образом скомпрометировала. Все дипломаты обещают написать своим правительствам в том смысле, что Вы жертва интриг. Никто из корпуса не может понять, в чем тут преступление? В том, что Вы поставили печати? Но ведь это печати не чужого государства, а вашего, которые снять имеет право только латвийское правительство через своих же агентов. Урби мне говорил, что он советовал вам это сделать во избежение «сюрпризов». Он говорил, что всегда так поступают, и Артти (финляндский посланник), с которым я вчера беседовал, говорил, что думает то же самое. Одним словом, все отказываются понимать. А если бы не было печатей, многие убеждены, Вы приехали бы с «сюрпризами» со стороны советских властей. Эрбетт, Черутти, Шоу, Урби, Патек и т. д. все жалеют, что ваша печать то и дело льет воду на советскую мельницу» [17].

Французский посол Эрбетт отозвался в тех же тонах.

Все шли и шли сочувствующие письма, и, между прочим, посол С. писал:

Je continue à ne pas comprendre comment on a pu songer un instant à vous accuser d’actes contraires aux lois ou aux usages et je ne suis pas surpris que la justice de votre pays ne trouve rien à vous reprocher. Tous ceux de nos collègues, qui vous ont connu sont du même avis. J’ai même entendu porter des jugements sévères à l’adresse de votre gouvernement, auquel on reproche de ne pas avoir tenu tête immédiatement à la campagne dirigée contre vous. Sans que je me permette en rien d’intervenir dans des choses qui ne me concernent pas, je dois avouer que l’on rendrait un véritable service au prestige extérieur de votre pays si l’on en finissait une bonne fois avec toutes ces absurdes et vilaines histoires et si l’on vous donnait un nouveau poste qui fut à la hauteur des grands services que vous savez rendre à votre patrie [18].

Я надеюсь, мои друзья простят меня за то, что я поместил выдержки из нескольких писем, которые освещают и дополняют картину скандала с моим багажом. Я чрезвычайно благодарен всем за их редкое, удивительно отзывчивое отношение ко мне. Но и помимо психологического значения эти письма ценны здесь потому, что без них, без огласки этих откликов, все мои утверждения могли бы стать не столь убедительными, то есть надо мной мог бы совершиться суд без свидетелей оправдания.