Странное, едва уловимое внутреннее сродство порой чудилось ему во всём, чем он дорожил в этой жизни, что любил.
Будто за столь непохожими внешними обличьями скрывалось некое единое мировое действо, тайная внутренняя суть, состоявшая в вечном противоборстве гармонии с хаосом, стройности с разладом, законосообразности с произволом. Хаос мог быть прёодолён возделанным полем, поэмой, плодоносным садом, справедливым законом, прекрасным человеческим обликом; мог, наоборот, восторжествовать — засухой, разрушением, бездарностью, внешним безобразием, бессмысленным насилием, смертью. За всю жизнь Джефферсон не мог вспомнить случая, когда в этой смутно угадываемой вечной борьбе он почувствовал бы себя на стороне хаоса.
Ему уже пришлось столкнуться вплотную с ужасом и страданием — в 14 лет он схоронил отца, в 22 — любимую сестру. Жестокость белых по отношению к чёрным видел с детства, видел хладнокровное беззаконие, отнимавшее у индейцев землю пядь за пядью, почти физически ощущал те невидимые щупальца, которые тянулись сейчас из далёкого города на Темзе, из-за которых им всем становилось труднее дышать. Но всё это подступало к нему тем открыто чуждым, враждебным и ненавистным, с чем он готов был, с чем чувствовал в себе силы бороться до конца дней своих.
Хуже было, когда любимое и чуждое сливались неразрывно в чём-то одном.
Например в близком человеке.
Тогда разлад мира словно переносился в собственное сердце и сидел там болезненным пятном. По мере приближения к воротам Шедуэлла одно из таких пятен в душе Джефферсона, то, которое было связано с матерью, ныло всё сильнее.
— …Нет, брат Логан, у белых всё не так просто, — втолковывал мистер Уокер ехавшему рядом с ним старейшине индейцев. — Наша ассамблея, которая соберётся весной в Уильямсберге, конечно, похожа на ваше собрание вождей. Но тот, кого мы — я и мистер Джефферсон и представители других графств — выберем в качестве главного, не будет обладать очень большой властью. Он будет следить за порядком в нашей палате, за тем, чтобы говорили по очереди и спорили вежливо, а не ругались непотребными словами и уж тем более не дрались. Мы называем такого человека «спикер». Спикер палаты представителей.
— Значит, главным вождём останется толстяк, сидящий во дворце?
— Губернатор Фуке, упокой Господи его душу, умер недавно.
— Говорят, он целыми днями играл на этой штуке, которую зажимают под подбородком, а по ночам бросал кости в тавернах.
— Что говорить, его светлость поигрывал не только на скрипке. Но был при этом человеком добрым и весьма, весьма учёным. Сейчас прибыл новый губернатор, барон Ботетур.
— Вы хотите избрать его главным вождём?
— Мы не избираем губернаторов, брат Логан. Их присылает его величество английский король.
— Брат Уокер, я учился в вашей школе для индейцев в самом Уильямсберге. Я могу понимать вашу речь и могу понимать, что написано на бумаге. Но этого я понять не мог никогда. Разве английский король завоевал вас? Вы платите ему дань?
— Не то чтобы дань, но некоторые налоги идут в пользу короля. Например, мы оплачиваем содержание губернатора, его свиты, его дворца. Мы содержим также священников, присылаемых из Лондона, хотя, честно сказать, не всем они по вкусу.
— Но зачем?!
— Ты помнишь, как мы расколошматили французов пять лет назад? Война тянулась семь лет, но в конце концов мы разбили их и прогнали отовсюду. Думаешь, одни мы смогли бы победить? Без помощи британцев?
— Моё племя помогало вам в этой войне.
— Французам помогали другие племена. Сегодня вы за нас, завтра переметнётесь — на вас надежды мало. Но пока мы остаёмся под властью и покровительством английского короля, никто не сможет напасть на нас безнаказанно. Наши берега защищает всей своей мощью британский флот. Наш табак, хлопок, мех, мука спокойно переплывают океан, взамен к нам приплывают лучшие вещи, какие только научились делать белые на своей родине.
— Да, это так. Вы умеете делать очень хорошие вещи. Прочные, красивые, полезные. Истина в словах твоих, и я не в силах с ней спорить.
Похоже, индеец был рад предлогу вежливо закончить разговор.
Но вскоре жена померла как на грех, —
распевал Джон Джут, —
Не скрою, неделю душил меня смех.
На кладбище вёз — смеялся до слёз,
Я снова остался один, ну их всех!
Потом я женой обзавёлся другой,
Как будто мне бед не хватало с одной.
Заснул-то с женой — а встал с сатаной,
И рад был хотя бы тому, что живой.
Юнцы и мужчины, столпитесь вокруг!
Бесценный совет даст вам истинный друг:
Вы с первой женой обращайтесь добрей,
Страшней будет втрое вторая — ей-ей!
Читать дальше