Дэниэл Смит: Думай, как Эйнштейн

И точно так же, как путешествие лучше прибытия, для Эйнштейна, вероятно, было куда радостнее просто следовать за своим любопытством, нежели находить ответы на вопросы. Как признался он своему другу Генри Зангеру в 1918 году: «Главный стимул для научной мысли – не внешняя цель, к которой мыслящий обязан стремиться, но удовольствие от мыследеятельности как таковой».

Неизменной спутницей безудержного любопытства Эйнштейна выступала его вера в собственную интуицию. Не будет ошибкой отметить, что все его величайшие открытия явились результатом «умозрительных прорывов» к тому, для чего он уже потом подыскивал необходимые доказательства. Хотя мы вовсе не утверждаем, будто это – единственный способ для тренировки человеческого интеллекта. В науке, как и во всех прочих академических дисциплинах, много известных мужей сначала собирали доказательства, а потом на их основе выводили новые умозаключения. Эйнштейн же, напротив, сперва предвидел определенные сценарии в довольно абстрактной манере и лишь затем подбирал своим гипотезам конкретные доказательства или опровержения. Интуиция срабатывала для его великих прорывов, как топливо для движка. Как сам он сказал Джорджу Вьереку – американо-германскому писателю, поэту и журналисту (хотя позже, как выяснилось, стороннику нацистов) – в интервью 1929 года: «Я верю в интуицию и вдохновение… Иногда я просто чувствую, что прав. Хотя и не знаю этого».

Десять лет спустя он разовьет эту мысль в эссе «Индукция и дедукция в физике»:

По-настоящему великие прорывы в нашем постижении Природы генерируются способом, диаметрально противоположным индукции. Интуитивное понимание сути огромного числа фактов приводит ученого к постулированию гипотетического основного закона или законов. Из которых, в свою очередь, он и выводит новые умозаключения.

Не стоит считать, будто сам Эйнштейн не ценил индуктивное умозаключение – как способ прибытия к генеральным принципам путем размышления над фактами, собранными экспериментальным путем. На самом деле, он ясно осознавал, что все ученые в большей или меньшей степени перемешивают индуктивный и дедуктивный методы. Сам же он строил свои гипотезы вокруг фиксированных точек смысла, чья фиксация подтверждена экспериментальным путем. Эйнштейн восторгался тем, как индуктивный метод позволял разрозненным фактам «проходить отбор и группироваться друг с другом так, чтобы связывающие их законы стали максимально ясны». Тогда эти законы дарили возможность формулировать все более и более общие законы – «до тех пор, пока не была учреждена более-менее универсальная система для доступных разрозненных фактов».

Таким образом, он вовсе не брал свои гениальные теории «из пустоты» – в его мыслительном процессе обязательно присутствовало и некое эмпирическое измерение. Однако запускал он этот процесс в направлениях, невидимых для других наблюдателей, и его интуиция толкала его вперед – к умозаключениям, которых ранее никто и представить не мог. И такой подход, несомненно, оправдывал себя на все сто. Он вовсе не упирался в Общую теорию относительности всякий раз, когда садился за стол; иначе бы его интуиция бесконечно заходила в тупик. Но для того, чтобы сделать свою жизнь исключительной, достаточно и одного великого открытия. Эйнштейну же по праву принадлежит куда большее их число.

Долгие споры велись вокруг того, насколько повлиял на сознание Эйнштейна опыт, известный как «эксперимент Майкельсона – Морли» [4] На протяжении долгих веков человеческой истории считалось, что мировое пространство заполнено некой первичной субстанцией – «светоносным эфиром». Опыт Майкельсона – Морли, поставленный в 1887 г. в ходе наблюдения за поведением солнечных лучей, окончательно доказал, что ни эфира, ни другой «абсолютной системы отсчета» в природе не существует, а именно это в итоге и привело Эйнштейна к созданию теории относительности. И сколько бы сам Эйнштейн впоследствии ни утверждал, что вообще не обращал внимания на результаты экспериментальных исследований, результаты опытов Майкельсона – Морли значительно поспособствовали тому, что радикальная теория Эйнштейна была так быстро и столь охотно воспринята научной общественностью. , когда он формулировал свою Специальную теорию относительности. Вопрос этот до сих пор не закрыт окончательно, однако случайный комментарий, сделанный им по поводу эксперимента, прекрасно иллюстрирует его веру в старое доброе чутьё: «Лично я был абсолютно убежден в справедливости своих принципов еще до того, как узнал об этом эксперименте и его результатах».