Леонид Леванович: Рассказы

Как-то зимним вечером копошился в своих бумагах и вдруг в глаза бросился конверт. Чистый, неподписанный, пустой. На левой половине его — портрет человека, крупные красные буквы: Севченко Антон Никифорович. Помельче, синими, было написано: белорусский физик, академик АН Беларуси, заслуженный деятель наук Беларуси. «А почему наук? Надо — науки», — возразил мой редакторский опыт.

Разглядываю портрет: сосредоточенное, задумчивое лицо, высокий лоб, аккуратно зачесанные седые волосы. Слева от портрета, на белом фоне, — красная звезда Героя Труда, синие циферки: 1903–1978. Выходит, прожил знаменитый академик семьдесят пять. На голубой марке — цифра 2003. Значит, конверт выпущен к столетнему юбилею ученого.

За окнами моей избенки завывала, будто голодная собака, февральская метель, а мне вспомнилось далекое лето 1961 года. Горячий душный август, встреча с ректором Белгосуниверситета Севченком.

Тем летом окончилась моя служба на Балтийском флоте. Окончилась — не то слово. Все было очень непросто и нелегко. Я приближал дембель бессонными ночами, когда украдкой писал контрольные работы и отсылал их в Минск, на журфак БГУ. Бывало, в субботу или воскресенье записывался на увольнение в город. Как и все, готовился: драил до зеркального блеска пряжку ремня, чистил до глянца ботинки, утюжил широкие флотские брюки.

В полдень, после осмотра увольняемых, выходил за КПП вместе с друзьями. Моряки сразу же сдвигали на затылок бескозырки, брали курс на Матросский парк. Очень хотелось и мне идти туда же — там ждала девчина, которой в прошлую субботу я назначил свидание. Но надо было срочно отсылать в Минск контрольную работу, и я поворачивал назад: до 24.00 никто не имеет право меня «кантовать». Я — в увольнении. В душе ругал себя за юношескую, максималистскую клятву: буду учиться и во время службы. Вместо танцев, объятий и поцелуев сушил мозги над контрольной, грыз науку, как дурак.

Началась «нелегальная» учеба в Таллине. Первые контрольные работы писал на тумбочке, когда ночью был дневальным. Контрольную по истории КПСС накатал, не имея самой истории: цитаты классиков марксизма-ленинизма брал из учебника для политзанятий. Как ни удивительно, все контрольные зачли, прислали вызов на сессию. С вызовом и постучался в кабинет замполита Третьего Балтийского флотского экипажа. Вошел, откозырял, попросил разрешения обратиться, подал вызов и зачетную книжку студента-заочника.

— Какой вызов? Какую сессию? — капитан второго ранга нацепил очки, уставился в бумагу, затем полистал зачетку.

— Гм, так у тебя тут пятерки. Значит, первый курс окончил на гражданке? Молодец парень! — замполит снял очки, как-то тепло, по-отцовски глянул на меня.

Я знал, что замполит родом из Украины, фамилия его — Мазур, слово «знамя» он произносит на хохлятский манер — «знам’я». Замполит начал объяснять, что заочная учеба солдатам и матросам срочной службы запрещена законом, что даже офицеров не всегда отпускают на сессии. Он промолчал, нахмурил лоб, вздохнул:

— Эх, если б я имел диплом, я б уже давно адмиралом ходил. М-да, что ж с тобой делать? Сессия десять дней? Постой, а в газете «На вахте» это ты писал о нашей самодеятельности? Ты? Ну, так хорошо же написал, хлестко… У вас были стрельбы? Как отстрелялся?

— Отлично. Двадцать восемь очков из тридцати.

— Молоток! — обрадовался Мазур. — Оставь свои бумаги. Потолкую с командиром. Может, дадим тебе десять суток по поощрению.

Командир экипажа дал добро, и я сдал зимнюю сессию. А потом пришел вызов на летние экзамены — на целый месяц. Замполит Мазур развел руки: к сожалению, браток, месяц никто не даст, даже сам министр обороны. Он долго молчал, смотрел за окно, потом спросил, где живут родители, тихим голосом посоветовал: пусть отец или мать напишут, что кто-то из них заболел или еще что случилось…

Через две недели я получил письмо отца. Он сообщал, что мать заболела, ее положили в больницу, очень хочет повидаться со мной. С этим письмом я постучался к замполиту. Тот прочитал письмо, поднял глаза на меня:

— А где же печать военкомата? Это же не документ. Мало ли что кто напишет? — Мазур задумался, потом спросил: — А далеко район?

— Да километров двадцать с гаком. Сессия уже идет две недели.

— М-да, ситуяйция. Добро. Пусть меня повесят за я…. На экзамены поедешь. А лучше — самолетом.

Через день я был уже в Минске. Первый раз в жизни летел самолетом, Ил-14 показался мне большим и комфортабельным. В тот день, 17 июля 1959 года, наша группа сдавала экзамен по логике. И вот я в белой форменке с желтым лычком старшего матроса на погонах подхожу к столу, чтобы вытянуть билет. Преподаватель Соколовская, солидная, уже немолодая, удивленно округлила глаза: