Владимир Демьянов - Геометрия и Марсельеза

И потому Гаспар Монж восторженно воспринял революцию, падение Бастилии 14 июля 1789 года, а вместе с нею и феодально-абсолютистского строя. Историки свидетельствуют, что за сутки до этого события Лавуазье подвозил защитникам Бастилии порох. А Монж ликовал по поводу взятия этой крепости-тюрьмы восставшим народом.

Великий математик рукоплескал каждому шагу революции, особенно принятию Национальным собранием Декларации прав человека и гражданина. Этот замечательный документ был смертным приговором абсолютизму с его вопиющим сословным неравенством, манифестом революции.

Единственные причины «общественных бедствий и разложения правительств», как прямо указывалось в Декларации, — в забвении «естественных, неотчуждаемых и священных» прав человека. Это было выражением внутренних убеждений Монжа. А его мечту, лелеемую с детства, отражали гордые, прекрасные слова: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». И так как все граждане равны перед законом, то они «должны быть одинаково допущены ко всем званиям, местам и общественным должностям, по своим способностям и без иных различий, кроме существующих в их добродетели и талантах».

Будучи твердо уверенным, что революция его непременно призовет, Монж внимательно следил за ходом событий. А события развивались в нарастающем темпе.

Уже на третий день после падения Бастилии из Франции бежали принц Конде с домочадцами, граф д’Артуа и вся верхушка аристократии. За ними покатились ярые приверженцы феодального строя.

«Мы вернемся через три месяца», — заявляли они, полные надменной самоуверенности.

Вполне можно было ожидать, что скоро сбежит и король, чтобы незамедлительно возвратиться вместе с армией душителей революции, карателей восставшего народа. И потому Монж от души приветствовал поход народных масс на Версаль, решительные действия, в результате которых королю с семьей пришлось переехать в Париж по требованию народа.

«Наше положение ужасно, — жаловалась потом Мария-Антуанетта, — Мы должны бежать во что бы то ни стало».

Было ясно, что король не смирился с потерей своей неограниченной власти. Восемь месяцев он готовился к побегу, чтобы с помощью чужеземного войска вернуть себе эту власть. Но так называемое «бегство в Варенн» окончилось скандальным провалом. Короля и королеву опознали и насильственно вернули в Париж. От трона Людовика XVI еще не отрешили, но жил он с той поры в своем королевстве уже как пленник.

«Лучшее средство оказать нам теперь услугу — это напасть на нас», — писала Мария-Антуанетта своему фавориту графу Ферзену, побуждая его призвать иностранные державы к решительным действиям. Людовик XVI тоже не дремал: он торопил австрийское и прусское правительства начать войну. И даже выдавал военные тайны своей страны, лицемерно разыгрывая при этом роль «конституционного короля».

Двор активно готовил нашествие иностранцев, он жаждал войны. Ее желали и фейяны — политическая организация крупной буржуазии, стремившейся ограничить революцию принятием конституции при сохранении монархии. Генералы Лафайет и Дюмурье торопили войну, рассчитывая, что она приведет к созданию сильной армии, которую можно будет бросить на Париж и усмирить восставший народ.

Хотели войны и жирондисты (партия, представлявшая торгово-промышленную буржуазию), чтобы ослабить королевскую власть и тем самым укрепить власть своего, жирондистского, министерства. Вое хотели войны (кроме Робеспьера, Марата и их сторонников-якобинцев), и все ее получили. Па инициативе короля и жирондистов, хотя цели они преследовали разные, Франция 20 апреля 1792 года объявила Австрии войну, «которая неизбежна, которая нужна». И началась она, как и следовало ожидать, поражениями Франции. Причина тому — полная неготовность к боевым действиям и, что страшнее всего, предательство. Ужасающая цепь заговоров и предательств — и на фронте, и в Париже, и в провинциях.

Бывший министр иностранных дел сообщал австрийцам военные планы. Королева информировала австрийского агента о содержании секретных совещаний. Граф Ферзей, в свою очередь, сообщал ей маршруты и сроки продвижения прусских, австрийских, эмигрантских частей. Лафайет бросил свои войска и прибыл в Законодательное собрание, чтобы пригрозить ему шпагой. Он уже готов поднять контрреволюционный мятеж…

Народ ничего, разумеется, не знал, но он почувствовал гнусный обман. Он понял, что двор стал центром, к которому тянутся все нити заговоров и предательств.