Илья Вергасов - Крымские тетради

Внизу стонет море. Нет никакой надежды.

Катера снова не пришли.

Они не придут и завтра - так чует душа каждого.

Самые страшные минуты - оказались перед пропастью.

Раздался одинокий выстрел. Покончил с собой больной пожилой партизан.

- Я не дойду и вам помешаю, - сказал он перед выстрелом.

- А мы дойдем, клянусь, доведу! - горячо заявил Николай Кривошта. - Мы прожили трудный год, повидали всякое, но выдержали. Так неужели позволим не только уничтожить себя, но и зачеркнуть самое дорогое, что у нас есть, нашу борьбу! Слабых мы понесем, но дойдем!

Это первая речь Николая Петровича Кривошты за всю его лесную жизнь.

И начался марш - обратный.

Ах, как трудна дорога!

Подъем, подъем...

Кто-то обессиленный падает.

- Идем, дружище! - подхватывает его Черников, и на этот раз замыкающий колонну.

Дорога! Скорее, скорее!

Бесшумными тенями скользят молчаливые партизаны.

Теперь на яйлу!

...Слишком беден мой язык, чтобы передать пережитое товарищами, чтобы рассказать, как они, по всем законам жизни уже трижды мертвые, поднялись на вершину Ай-Петринского плато.

...Рассвет они встречали уже на самой яйле, сбившись под кроны крученных ветром сосен.

Яйла на этот раз показалась куда угрюмее, чем двое суток назад, когда, кажется, сам ветер помогал партизанам - подгонял в спину.

И что-то патрулей многовато.

Неужели пронюхали?

День отсиделись - без слов, с тяжелыми думами.

Марш по хребту был труден, но пересекли дорогу Ялта - Бахчисарай благополучно и стали чувствовать себя посвободнее.

Но все оказалось обманчивым - рассвет это доказал. Сама яйла была свободной от фашистов, но выходы из нее на берег, на северные склоны были заняты: то в одном месте, то в другом появлялись немцы.

Кривошта всеми силами старался к рассвету добраться до Демир-Капу и срочно спуститься в заповедник.

Сорок километров марша по каменистой и распроклятой яйле. Сколько принято здесь партизанами мук! Не перескажешь.

Трое умерло на этом форсированном ночном марше. Среди них комиссар Красноармейского отряда Иван Сухиненко, бывший крымский журналист, сотрудник газеты "Красный Крым".

На привале он приткнулся к голому камню, сказал:

- Я умираю! Привет от меня живым!

Вершина Демир-Капу быстро надвигалась, но рассвет шагал быстрее.

Тропа круто поползла к лесу. Тихо пока, но почему взметнулись сойки над старой кошарой?

- Леша! Я поведу разведку, а ты в случае чего бери резко вправо и дуй на Кемаль-Эгерек, - сказал Кривошта своему заместителю Алексею Черникову.

Два пограничника обнялись.

Кривошта побежал, за ним группа партизан. Рядом с командиром бежала семнадцатилетняя сестричка Нора Давыдова, которая никак не хотела остаться с отрядом.

Пулеметы ударили в упор, Кривошта на секунду застыл, а потом начал медленно падать.

- Товарищ командир! - Нора к нему.

Николай Петрович поднялся и еще нашел силы дать сигнал Черникову: мол, веди, куда приказывал! Сам же, шатаясь, добрался до опушки, обнял толстый ствол бука и стал медленно оседать на землю.

Нора Давыдова с трудом вспоминает эти часы. Невозможно объяснить, как это худенькая семнадцатилетняя девчонка перетащила смертельно раненного командира через перевал и остановилась только на скате Басман-горы.

Наконец Николай Петрович пришел в себя, встретился со взглядом Норы, улыбнулся:

- Устала?

- Николай Петрович!..

- Ты подыми мне голову.

Она подняла, подставила колени.

- Вот и хорошо. Как наши?

- Алеша увел всех!

Она промолчала о четырех убитых, что лежали на опушке леса.

Губы Николая побелели.

- Хватит. Все!

Он умер.

А за Басман-горой борьба не стихала. Каратели снова окружили Большой лес, и снова их сети оказались прорванными.

Македонский чаще и чаще хоронил боевых товарищей. Комиссар отряда Черный категорически заявил Северскому:

- Нельзя больше губить людей. Теряем золотой народ!

Снова летят в эфир точки и тире, точки и тире.

Македонский вызван в штаб района - срочно.

Заколотилось сердце в предчувствии чего-то необычного.

И оно не ошиблось.

Северский почти торжественно преподнес ему расшифрованную радиограмму:

"Через трое суток подводная лодка ждет у мыса Кикенеиза сто партизан".

- Ты должен довести! - заявил Северский.

- Доведу! - решительно ответил Македонский.

И довел.

17

В Алма-Ате из госпиталя меня направили на медицинское освидетельствование. Знал: ничего приятного там не скажут. Так оно и получилось. Приговор был таким: от военной службы освободить навсегда.