Платон Белецкий - Одержимый рисунком

Вскоре после О-Соно скончался Утамаро. Весельчак Утамаро кончил печально. Отсидел в тюрьме. Говорили, за то, что в какой-то гравюре выставил на посмешище «светлейшего». Но это неправда. Утамаро горько сожалел, что не сделал чего-то подобного: было бы не так обидно. Арест был вызван пустячной придиркой. Настоящего повода не было. Конечно, Тёдзиро проведал, что болтает лишнее. Выпустили, но истерзали душу. В последний раз, когда Хокусай его видел, Утамаро было не узнать. Выглядел глубоким стариком, руки и голова тряслись, мутные глаза слезились. А ему еще не было пятидесяти лет. Он сделал все, что можно сделать, изображая красавиц Йосивары. Напрасно Киёнага пытается затмить его славу. После смерти Утамаро Киёнага раздражал Хокусая.

Хокусай. Из альбома «Манга».

Призрачный блеск Йосивары померк. Никому не оживить его. Дзюсабу-ро перебрался в новый дом, подальше от веселого квартала, и вскоре умер.

Киёнага, приемный сын знаменитого художника Тории, смолоду подражал Харунобу, соревнуясь с Сюнсё, Бунтё и Утамаро. Теперь не было конкурентов. Киёнага был вне сравнения. Стал манерничать. Необычайно удлиняя фигуры, воображал, будто всех превосходит в изяществе. Натуру перестал изучать. Превратился в ремесленника.

Хокусай нарисовал на него злую карикатуру. С беспощадной наблюдательностью представил Киёнагу как маляра, занятого механической работой— окраской колонны в храме. Подписал: «Реставрация храма Тории». Киёнага носил имя Тории Четвертого. Намек был понятен каждому. Бакин пожал плечами. Заметил язвительно:

— Неуместно и несправедливо. Киёнага сейчас лучший мастер. Не в обиду будь сказано, вашим рисункам как раз недостает изящества, которое восхищает у Киёнага. Если изысканность стиля смешит вас, боюсь, скоро станете издеваться надо мной.

Хокусай. Из альбома «Манга».

Хокусай. Борцы. Из альбома «Манга».

— Бакин переписывает древнекитайский свиток… Вы подали прекрасную мысль, — пробовал отшутиться художник.

Он продолжал сотрудничество с Бакином, но личные отношения у них портились. После Касанэ один за другим выходили многотомные романы Бакина с гравюрами Хокусая. И каждый раз триумф. Бакин привык к успехам. Мирился с тяжелым характером своего иллюстратора.

Но вот очередная книжка принята читателями довольно холодно. Поговаривают, Бакин исписался. «В чем дело?» — раздумывал писатель. Дни и ночи он проводил над рукописью. По многу раз переделывал каждую фразу, добиваясь совершенства. Не прощал себе малейшей шероховатости стиля. Не щадил своих слабых глаз. Последнее время они видели все хуже и хуже. И вот… Нет, он уверен — эту книжку написал не слабее, а лучше всех прежних.

Поправляет очки, прикрепленные к ушам шелковым шнурком. Напрягает подслеповатые глаза до боли, вглядываясь в рисунки Хокусая. Сцены, полные движения, — битвы, драки, пытки, убийства. Фигуры в неистовом напряжении. Причудливо изогнутые тела, конвульсивно вздутые мускулы. Лица, искаженные нестерпимой болью, а то — яростной злобой… Дикие животные страсти. Ничего больше.

Бакин начинал злиться. Хокусай не понял идеи его романа. Рисунки — вот причина неуспеха книжки. Нужно их переделать, и второе издание встретят иначе. Бессовестный Хокусай! Нужно с ним объясниться раз и навсегда. Не будет стараться, станет и дальше рисовать что попало — можно найти другого художника.

Волнуясь, поспешил к нему, а Хокусая нет в мастерской. Решительно портится в последнее время. Раньше, бывало, работал не отрываясь. Бакин решил ждать.

— Сегодня учитель вернется скоро. Завтра чуть свет мы отправляемся дорогой Токайдо на запад, — сказал Бакину Хоккэй.

Когда нет Хокусая, Хоккэй в мастерской за хозяина. Любимый ученик.

— Отправляетесь на запад? Зачем это? — спросил Бакин.

— Учитель говорил, ему наскучило Эдо. Хочет отдохнуть среди храмов Киото.

— Отдохнуть? Как это на него не похоже! Что-то странное с ним происходит, — продолжал удивляться Бакин.

Хоккэй ничего больше не хотел рассказывать о намерениях учителя. Показал только огромные связки бумаги:

— Это берем в дорогу. Надеюсь, хватит… — и осекся.