Лариса Машир - Дневник детской памяти. Это и моя война

О молоке военные дети только мечтали. Коровы были редкостью. Однажды чья-то буренка, как нарочно, забрела под окно нашей комнаты. Шурик схватил кружку и побежал к корове. Напрасно я умоляла не ходить, даже плакала. И вот когда Шурик оказался рядом с коровой, она лягнула его так, что он отлетел к забору. По счастью, обошлось синяками и шрамом…

Потом маме дали две комнатки в «доме стахановцев», который был простым деревянным бараком. Жили в нем очень разные люди. Через стенку обитала семья сосланных из Прибалтики по фамилии Пикус – муж, жена и две девочки. Ян Пикус, большой, красивый, интеллигентного вида человек, работал грузчиком. Отношения у нас были добрые.

Их девочки были на равных с другими детьми, и мы играли все вместе. Ясно, что нежных чувств к нам, сибирякам, сосланные не питали, но цель у нас была общая – выжить!

(Есть под Иркутском село Оса. Оно было заселено прибалтами. Жили они там примерно до 60-х годов, пока им не разрешили вернуться. Я помню этих ребят по университету. Девочкам нравилось, как красиво они умеют ухаживать. Никакой дискриминации, по-моему, они не испытывали. И уж к слову, как бы сегодня ни возмущались прибалтами, нельзя забывать, что живо еще поколение, пережившее сибирскую ссылку!)

В самом конце войны стали приходить небольшие посылки из Германии с вещами побежденных. Наши женщины, за войну совершенно обносившиеся, радовались заграничным вещичкам. Помню, кто-то маму утешил: «Ваш тоже пришлет!» Мама ответила: «Нет, мой не пришлет!»

Потом уже, когда папа вернулся, спросила:

– Не мог мне хоть часы привезти?

– А ты бы стала носить часы с убитого? – ответил отец.

С ним мы и вернулись в родной Иркутск. Там снова тесная коммуналка и очереди за продуктами, но это была уже мирная жизнь!

Лариса Ланкина с братом

Я первоклассница 41-го года. В мои самые первые школьные каникулы ворвалось слово – «война», а следом еще одно – «эшелон». Все говорили как-то особенно – «эшелоны идут». Железная дорога была недалеко от нашего дома в Чите. И я видела из своих окон непрерывно стучащие составы. Только раньше их называли поездами. Любимый брат Петруша учил меня считать до двадцати по своему методу, на мимо бегущих вагонах. Не отходя от окна, на своем добровольном посту я все считала и докладывала старшим. Мы тогда не знали, что мимо нас с японской границы везут уже обстрелянных солдат, что с востока страны на запад срочно перебрасывают воинские части. А взрослые вокруг все говорят и говорят об эшелонах, да японцах, и каком-то непонятном немце, который зачем-то «прет»…

Сначала ушел отец, пополнив одну из сибирских дивизий. Потом – старшая сестра Аня, вчерашняя десятиклассница, когда объявили мобилизацию девушек, достигших 18 лет. Краткосрочные курсы санинструкторов – и 1-й Украинский фронт. А за ней ушел и любимый Петруша, чей седьмой класс вместе с другими старшеклассниками поселили в ФЗУ при одном из эвакуированных заводов.

Дом опустел. Остались я с мамой да мой дружок Трезорка, которого Петруша принес мне в подарок к окончанию 1-го класса. Рыжий щенок стал любимцем всей округи, спал на лестнице, ел на общей кухне. Только дружба эта в один момент закончилась. Для меня это был первый удар. Вышел приказ – «в целях экономии средств, и борьбы с голодом» всех собак изъять и уничтожить. Я, не в силах пережить расставание, ушла из дома, куда глаза глядят, чтобы не видеть тех, кто будет отнимать моего друга. Вволю нарыдавшись, я ночью вернулась домой. Надежды на чудо не осталось – Трезорка ее не встретил. Мама сказала, что была «спецкоманда», которая его увезла.

Второй удар был таким же неожиданным. Как-то зимой, вернувшись из школы, я открыла дверь и обмерла. Моя мамочка, моя крепость и защита, беспомощно билась на полу и повторяла одно слово – «убили!». Она била ладонью об пол и все повторяла «убили, убили!». Я чуть не наступила на раскрытый «треугольник» и все сразу поняла. Наверное, от испуга я накрыла своим портфелем это страшное письмо… Отпечатки разбитой в кровь маминой ладони, так и остались в памяти.

До сих пор я не могу рассказывать этот эпизод без слез и сердечной боли. Нет, время плохо лечит войну.

Так зимой 41-го наша семья осиротела, война отняла у нас отца. Неся немыслимые потери, сибиряки спасали Москву. Многие из них, как мой отец Алексей Портнягин, так никогда ее и не увидели.