Лариса Машир - Дневник детской памяти. Это и моя война

Перелистывая свой пожелтевший блокнот, я увидела эту запись и, что называется, застряла на ней, вспомнила мою случайную попутчицу в подмосковной электричке. Маленькая, крепенькая и улыбчивая, как ребенок. На тот момент у меня не оказалось с собой магнитофона, поэтому я достала потихоньку блокнот, на который она, кстати, и не собиралась обращать внимания. Ей главнее всего было говорить, вот так – глаза в глаза. Видимо, я тронула струну, которая давно молчала, но от этого не переставала быть строго натянутой. Ей важен был слушатель, попутчик, с которым ее объединяло место и время, вагонный перестук и картинка за окном – перелески и рельсы, которые то бегут, то сливаются, то пересекаются. Как люди…

Сохраняю почти телеграфный стиль блокнотной записи этого монолога.

Сорок один год водила трамвай. С 17 лет. Бауманское депо. У меня были самые длинные маршруты. Я деревенская. Нюшка. Нюшка я, да! Из-под Рязани. Мое село – Ново-Красное, рядом город Сапожок.

Война началась – мне было 14. Копали окопы, линию обороны строили. Фронт почти до Рязани дошел. От нас каких-то 20–30 километров. Можно сказать, повезло. Помню, один раз низко-низко пролетел самолет над нами. А я в это время наверху землю отбрасывала от края окопа. И оказалась я на дне окопа, засыпанная землей. Пришла в себя, слышу из-под земли – плачут надо мной. Маша, сестра моя старшая, кричит: «Нюша, ой, Нюша!» Вылезла я из-под земли вместе со своей лопатой. Глухоту не сразу заметила. А вот руку мне разгибали все по очереди. Как будто пальцы приклеили к лопате, к черенку…

После этого случая мы – девчонки, стали отказываться, просто не шли на окопы. Нас наказали. Отправили на торф – это топливо для электростанций. Рубили мы его и на тележки грузили. Помню эти корзины по 7 килограммов. Мы как в цирке – по качающемуся болоту, как по батуту! Кто в сапогах, кто в лаптях, кто в мужских ботинках. И мерзлый торф рубили тоже, а потом еще носили поклажу по наклонному настилу из досок прямо в открытые вагоны, вернее, платформы. Это была каторга. До 17 лет. А бывало, домой отпустят передохнуть, так мы от школы еще идем за колосками. Я была бригадиром. Учиться толком не пришлось. Зимой голодовали, я с младшей сестрой Шурочкой ходила просить милостыню по соседним деревням. Один раз – дело было к весне, в разлив попали и чуть с ней не утонули. Мама не стала нас отпускать. Отец быстро от голода умер. Он маме все говорил: «Не надо мне, отдай детям». Как будто виноватость чувствовал. Чахотка к нему перед войной привязалась, откуда взялась? Ну а военный голод, тут все быстро и закончилось. Потом уже мама вышла за вдовца, своего же деревенского с двумя детьми, ну правда, старший, Степан, погиб. До чего хороший рос парень! Мне был бы братом хорошим…

А голод-то еще почему такой был? Через нас гоном шла скотина в тыл. Из-под Орла, из-под Смоленска, из-под Тулы… Все поля были вытоптаны. Урожай в 41-м погиб. А в 43-м обратно шел скот – уже на освобожденные места. И трактора с комбайнами угоняли своим ходом. Только ничего не вернулось. Говорят, все сгинуло в распутицу. Мы сами в плуг запрягались…

Помню, до войны отец купил лошадь рыжую. Такая хорошая, на месте не стоит! Любил он ее, ленточками украшал.

Говорил – «не пропадем теперь!» Война пришла, колхозных лошадей на фронт взяли. А нашу рыжую мобилизовали на трудовой фронт. И загнали. Ну война ведь!

А в 44-м объявили мобилизацию сельской молодежи на строительство, заводы и транспорт. Приезжали в село агитаторы – нужны рабочие руки! Приехала я в Москву, в Бауманское депо. У меня было 5 классов, и я себе сама прибавила еще один, стыдно – 17 уже! А «кадровичка» говорит: «Давай, я тебе напишу 7 классов, и пойдешь учеником трамвай водить!» Освоила я быстро, и даже нос задрала от важности. Приглянулась я Лешке, слесарю из нашего депо, на Доске почета парень красовался. Он из-под Тулы приехал. Вот у них немец стоял. Когда на отца похоронка пришла, так он на фронт хотел сбежать, не вышло – пришли немцы. Но мальчишки им давали прикурить. Он бы вам рассказал про подвиги. Только рано он умер, в 48 лет. Остались мы с дочкой…

Я когда в Москву приехала, пошла искать улицу Моховую, где была приемная Калинина. Уж как мне хотелось там побывать после рассказов нашей мамы. Мне лет 10 тогда было. Дело в том, что моего деда-середняка – я его не помню – раскулачили. Все забрали. Ничего не осталось, кроме дома, где мама уже со своей семьей жила. То есть мы все там жили. И вот надумали наш дом большой, добротный под сельсовет забрать, «излишки» нашли. А нам, значит, на улицу. И тогда наша мама, Федосья Ивановна, взяв на руки Шурочку – самую маленькую и Ваню – ему лет 7 было, поехала в Москву к Калинину помощи искать. «Народный староста» выслушал маму и правда за нас заступился, он хорошо принял, написал бумагу, и дом нам оставили. Калинин даже угостил их булочками, а когда увидел, как Шурочка прячет вторую булочку, зажав подбородком, сказал: «А дети у тебя голодные». Мама ответила: «Главное, что не бездомные!»