Виталий Станцо - То был мой театр

Но не так-то просто победить мотяковщину, всяких там гузёнковых и воронков. Многое ещё придётся пережить Живому - ночь накануне Первого мая, когда поднявшийся ветер погонит плоты по разлившейся воде. Плоты, за которые отвечает бывший колхозник Кузькин. И потому "государственные служащие" Во ронок с Гузёнковым не дадут Живому государственный трактор спасти народное добро... И опять исхитрится Живой, спасёт плоты, собственные деньги отдаст трактористам и "литру" поставит... А потом - будет работать на дебаркадере. А потом всё ж не выдержит мотяковских притеснений и уйдёт в другой колхоз за реку к Пете Долгому.

"...Побегаю сначала с работы в Прудки, - рассуждает Живой.

- Это ничего. Мне не впервой. Я на ходу лёгкий. Зато корову получу".

Фомич жадно затягивается табаком, улыбается. Он думает о том, как ловко проведёт Мотякова: как придёт в контору и выкинет ему кукиш... Голова его кружится от хмеля. Ему и в самом деле хорошо и весело.

- По нонешним временам везде жить можно, - сказал старик.

Р.Джабраилов в роли деда - напарника Кузькина по косьбе.

- Это верно, - соглашается Фомич. - Теперь жить можно.

Обо всем этом и был спектакль. Гениальный спектакль, так и не дошедший до зрителя.

Работа по его восстановлению шла, как я уже упоминал, в хорошем темпе. Надежда окрыляла, и ничто помешать не могло. Заболела вдруг, попала в больницу Зина Славина. Срочно, в две-три репетиции, вошла в роль Дуни Таня Жукова, и ловко, по-своему вошла, роль чуть не за сутки назубок выучив.

В моём Театре это было нормой - полная отдача в экстремальных условиях.

И вот уже назначен день и час сдачи - показа спектакля новому министру: а вдруг поймёт и примет?! И разрешит показать, отдать людям работу, в которую столько вложено...

Лично для меня эти дни складывались не совсем удачно: к Юрию Петровичу не подступишься - весь в деле, Борис Глаголин уехал на какой-то фестиваль в Париж, а завлит Элла Петровна никак не может простить старую эпиграмму и на нахальный мой вопрос, могу ли в пятницу взять с собой кого-то на просмотр, не без злорадства отвечает, что, мол, вас, Владимир Витальевич, в списке приглашённых нету... И как назло прогон в пятницу -авторский день, надо быть в редакции. Отпрашиваюсь ли, беру ли отгул - не помню, но до трёх часов свободен.

Накануне прогона звоню актёрам: безнадёжно, строго по списку... В восемь утра в день спектакля позвонил, набравшись храбрости, домой Юрию Петровичу. Людмила Васильевна незаспанным голосом говорит, что он репетирует с семи. Обещает помочь. В 10.20 появляюсь на служебном входе. Дежурит хороший человек - Бронислава Семёновна, но при ней торчат два каких-то неизвестных мне молодых человека. Даже не занятых в спектакле актёров театра не пускают. Всех - только по списку с половины одиннадцатого через главный вход.

Выхожу на Радищевскую и носом к носу сталкиваюсь с Юрой Смирновым. "Володька?! Хорошо, что пришёл. Хоть будет на кого смотреть..." Есть такой актёрский приём: проверять, верно ли работаешь, но реакции произвольно, а иногда и умышленно выбранного зрителя. Идём с Юрой опять на служебный. Его пускают, меня нет, несмотря на все его доводы: это же наш товарищ, журналист и т.д. "Не положено. Вот выйдет Юрий Петрович, тогда..." Но Юрию Петровичу не до того.

В 10.50 к главному входу подкатывает правительственный ЗИЛ. Из него выходят Демичев с Шолоховым (или человеком, очень похожим на Шолохова). Проходят в фойе. Встречает их, рассыпаясь в реверансах, массивная Элла Петровна. До этого ещё твердил ей, что договорился с Л.В.Целиковской, но жена главрежа ей не указ...

Закрылись тяжёлые двери. Стою, как дурак. Расстроен донельзя. А что поделаешь? Одиннадцать ровно. Намереваюсь уходить, и тут... У дверей театра появляется очень странная троица: элегантный сухой старик и две бабуси в шляпках довоенного образца. Стучатся. Объясняют тихими голосами подошедшему с той стороны дверей искусствоведу в штатском, что они - из Дома ветеранов сцены, что их Н.Л.Дупак пригласил. Тот разводит руками; должно быть, ключей у него и вправду нет...

Не всегда, оказывается, добрые дела наказуемы. Веду стариков на служебный проход. По внутренней трансляционной сети слышу, что прогон уж начался, идёт первая сцена в доме Кузькиных. Узнаю голос Зинаиды - сбежала из больницы, чтобы сыграть этот спектакль! "На машине, прямо в халатике сбежала" - поясняет Бронислава Семеновна. Говорю ей, что за люди эти старики, и она... Святой человек Бронислава Семеновна! "Володенька, - и глаз на дежурного, - вы же знаете, как под сценой пройти. Только тихо. Проводите гостей, приглашённых директором"...