Геннадий Смолин - Как отравили Булгакова. Яд для гения

Как и условились с Люстерником, мы с ним встретились в Москве. Я вышел к метро ВДНХ, куда он приехал минута в минуту.

Хотелось бы вам, дорогой читатель, открыть своеобразные святцы. С Гаральдом Люстерником я познакомился в издательстве «Радуга», которое занималось переводами художественной (и не только) литературы с русского и на русский. Гаральд Яковлевич великолепно владел французским, и потому ему были даны и карты в руки. После смерти Булгакова я сразу же вычеркнул из жизни все, что касалось моих взаимоотношений с Гаральдом Люстерником, поскольку я был не слишком высокого мнения о нем, и никогда не поддерживал с ним контактов.

Года два или три назад мы с Люстерником случайно встретились на улице и сухо поздоровались. Это был единственный раз, когда я видел его после той злополучной вечеринки в Переделкино. И вдруг наше нечайное рандеву в Ленинграде. В знаменитом Эрмитаже. Причем случайность на случайности, а в итоге: комната памяти – своеобразный мартиролог Булгакова, и череп великого писателя. Этого забыть, конечно же, нельзя.

И вот он заявился ко мне собственной персоной.

– Я не буду говорить вдоль и около, а скажу прямо. Причина нашей встречи – писатель Булгаков, – заявил он с порога, пристально посмотрев мне в лицо.

– Кофе, чай, водка? – предложил я. – Закуски?

– Милостивый государь, мечите на стол все, что вам подскажет Бог.

В ответ я широко открыл глаза.

– Есть люди, которые хотят опорочить память писателя. Вот почему я уверен в одном: мы, знавшие его, должны забыть обо всех недоразумениях и объединиться ради доброй памяти о нем, – в тональности благородного отца проговорил Люстерник.

– Не пойму, о чем вы, Гаральд Яковлевич, – солгал я в ответ.

Лицо Люстерника прояснилось.

– Прекрасно, дорогой мой! Я, разумеется, в курсе ваших исследований жизни и смерти Булгакова, а ваш краткий эпикриз о последней болезни Мастера – дорогого стоит. Мудро, ничего лишнего, только факты. Весьма профессионально и сдержанно.

– Спасибо, г-н Люстерник, я сделал упор на скрытые масонские пассажи мастера в его романе «Мастер и Маргарита», о котором вы упомянули, я изложил всю правду, известную мне на тот момент. Я и не мог пространно рассуждать о сути проблем, в которых я сам ничего не понимал бы.

Люстерник сверлил меня испытующим взглядом, пытаясь угадать, что я скрываю. Он не мог понять, насколько я далек от мысли что-то утаивать, – просто сотни вопросов роились в моем мозгу, и я не мог ни говорить, ни писать о них, не зная достойных ответов.

– В таком случае, – сказал он, – я могу быть уверенным, что вы не опубликуете ничего связанного с болезнью Булгакова, с какими-то неизвестными нюансами его жизни; некими новыми причинами смерти? То же и с его литературными произведениями. Особенно все, что касается его последнего произведения «Мастер и Маргарита». Ведь литература и была его жизнью. Не так ли, Милсдарь? По этому поводу нужно выпить водки. Наливайте, молодой человек!..

Мы чокнулись и выпили по стопке русского классического напитка. Закусывали небольшими бутербродиками со сливочным маслом и лососевой икрой.

– Гаральд Яковлевич, прошу вас муромские хрусткие огурчики, грузди и квашеная капустка – тетка снабжает, ее сердобольство замучило.

Люстерник испытующе смотрел мне в глаза и тщательно жевал, отведывая толику того, другого, третьего. Потом таинственно улыбнулся и сказал с размаху:

– Если честно, дорогой мой, то скажу и в бровь, и в глаз: вы русские – пьяницы, а мы французы – алкоголики.

– Как это вас понимать? – обиженно признался я. – Почему это мы – пьяницы?

– До смешного просто. Вы раз в неделю или в месяц примите на грудь полведра водки – и в канаву! А мы, французы, другие. Мы ежедневно пьем по фужеру красное сухое вино – бужеле или бордо, например. К обеду, ужину ли, и тихо становимся алкоголиками.

– Тут можно и поспорить, – растерянно сказал я и потупил глаза, не зная, обижаться или сделать хорошую мину.

И тут Люстерник неожиданно вернулся к прежней теме – о Булгакове.

– Вы не будете со мной спорить и по другому поводу: ведь сам Булгаков был всего лишь разменной монетой в руках властителей мира. Вы согласны?

Слова Люстерника оглушили меня. Я хотел возразить ему, но он вещал дальше, не давая мне опомниться.

– Я не собираюсь принижать или заземлять величие писателя Булгакова – просто хочу дать вам понять, кто – Булгаков и кто – они, – Люстерник ткнул указательным пальцем вверх. – Печальнее всего, мой дорогой, что и жизнь писателя, и наши с вами бесценные усилия спасти то, что осталось после его смерти, – не прошли бесследно. Если бы не его нонконформизм, контр-р-р-революционность, то он создал бы еще много гениального и высокого. Трагедия Булгакова заключалась в его подчеркнутой независимости – я бы даже сказал, контр-р-р-революционности и приверженности к низшим, земным ценностям. Вступив в борьбу с высшими силами, он сам погубил себя. Или вы объясняете это иначе?