Михаил Дмитриев - У тихой Серебрянки

Однажды в июле 1942 года ко мне зашел встревоженный Иван Афанасьевич Михунов. Из Журавич пришло предписание — отправить на работу в Германию шестерых юношей. Что делать? Мы вдвоем так и не смогли найти выхода. Нашла его Татьяна Федоровна Корниенко. Партийное подполье поручило Феодоре Марковой и Григорию Савченко встретиться с бургомистром и предъявить ему ультиматум.

Когда Бычинский приехал в Свержень навестить свою семью, двое патриотов встретились с ним в его доме.

— Тебя не однажды предупреждали, чтобы умерил свою прыть, однако ты не понял нас, — начала Феодора Маркова.

Бургомистр вскочил, будто ужаленный, сунул руку в карман.

— Спокойно, Бычинский, побереги нервы! — твердо сказал Григорий Савченко. — Если ты посмеешь тронуть нас, ни ты, ни твоя свора отсюда не уйдете живыми. Да и семья у тебя…

— Итак, продолжим, — Феодора Маркова уселась в кресло. — Если хоть один человек в волости с твоей помощью будет уничтожен или послан в Германию, ты, как изменник Родины, будешь покаран смертью.

— Что Гитлер потерпел поражение под Москвой, ты знаешь? — с улыбкой спросил Савченко. — Ну а вот этого ты еще не читал, господин бургомистр. Познакомься и прими к сведению…

Трясущимися руками Бычинский взял листок, но никак не мог водрузить очки на широкую переносицу. Наконец металлические дужки зацепились за оттопыренные уши, и бургомистр начал читать то место, которое указал Савченко. Сразу же побледнел, увидев подпись под листком. Это был первомайский приказ И. В. Сталина.

Бычинский еще раз с начала до конца прочел приказ и вдруг уронил листок, низко опустил голову. Надо было кончать затянувшиеся переговоры, и Маркова поднялась с кресла:

— У тебя еще есть время искупить свою вину, Бычинский.

Он тяжело поднялся, поскреб плешивую голову правой рукой и тут же прижал ее к груди:

— Попробую, чтобы не трогали никого. Но… немцам я не указчик.

— Не беспокойся, мы будем все знать: действуют ли, немцы вслепую или по твоей указке Имей это в виду.

Бургомистр сдержал слово. Откупался от коменданта подарками, самогоном, и молодежь пока не трогали. Он же сдерживал, как мог, и кровавый разгул полицаев.

Однако вскоре ничто не помешало полицейскому Кажану подпереть дверь дома матери Татьяны Федоровны Корниенко и поджечь его, а затем стрелять по окнам из винтовки, чтобы никто не вышел живым из бушующего пламени. Только чудом удалось спастись людям, но все пожитки сгорели вместе с домом.

Через два дня после этого случая Татьяну Федоровну навестили члены Рогачевского подпольного райкома партии Адам Андреевич Бирюков и Карп Михайлович Драчев.

Драчев Карп Михайлович… Мужчина лет сорока о лишним, среднего роста, с красивым и приятным лицом. Черноусый, статный, одетый в простой гражданский костюм. Рассудительный, неунывающий, он ободрил наших подпольщиков, но озабоченно сказал, что надвигается блокада, попросил нас быть осторожнее, внимательно присматриваться к происходящим событиям.

Как-то в августе часов в одиннадцать утра прибежал ко мне Иван Потапенко.

— В направлении Сверженя пошли партизаны, — задыхаясь, проговорил он. Человек тридцать.

Подумав, я удовлетворил просьбу Ивана Титовича Потапенко: послал его на связь с партизанами. Но в Свержене завязался бой. Когда гитлеровцев вышвырнули из деревни, нашего подпольщика нашли убитым. Партизаны вынули наган из правой руки комсомольца Ивана Потапенко.

Это была первая жертва в наших рядах, и мы поклялись отомстить фашистам за своего боевого товарища.

2 октября 1942 года движение машин на шоссе вдруг прекратилось. Вернее, машины прибывали только со стороны Довска, и сплошная колонна запрудила дорогу. А из Рогачева после полудня не пришло ни одной. Непрерывно сигналя, обгоняя колонну, промчались три машины полевой жандармерии. Значит, случилось что-то серьезное.

Я послал Василька на шоссе, надеясь, что он быстро и точно все выведает. И не ошибся: вскоре братишка возвратился.

— Мост, говорят, зажгли, — задыхался от радости Василек. — Партизаны сделали, говорят.

Какой мост? Видимо, через Рекотянку. Хотя речушка небольшая, но пойма болотистая, и ее никак не объедешь.

Постояв еще часа полтора, колонна грузовиков развернулась и пошла назад, на Довск. В это время прибежал ко мне Михаил Прохоров. Глаза его светились радостью:

— Понял, что такое настоящие партизаны?! А мы — шляпы: не додумались сжечь этот мост.