Серафим Сабуров: Всегда солдат

Виктор Семенов тем временем прошелся огнем своих пулеметов по правой стороне буквы «п». Загорелось сразу три самолета.

Мы развернулись для новой атаки. Пламя охватило еще несколько вражеских машин. По полю к самолетам спешили летчики. Чуть подвернув «ишачка», я дал по ним длинную очередь.

Затем последовал третий заход… Но некоторые из «мессеров» уже поднялись в воздух. Две пары их сковали [22] нас боем. Остальные ринулись вдогонку за штурмовиками.

В первые же минуты боя я понял, что мы имеем дело с опытными воздушными бойцами. Гитлеровские летчики не открывали огонь с дальних дистанций; при неудавшейся атаке уходили не стреляя - берегли боевой запас; при лобовых наших атаках уклонялись от встречных трасс очень резким маневром по вертикали вверх.

Поочередно прикрывая друг друга, мы с напарником оттягивались к горам, вблизи которых враг не мог бы вести круговую атаку. Улучив удобный момент, Виктор Семенов всадил в «мессершмитта» длинную очередь. Из пробитого мотора повалил дым. У противника произошла заминка. Мы воспользовались этим и еще ближе продвинулись к горам, оказавшись над каким-то селом.

Осмотревшись, я увидел, что на Семенова несется, невесть откуда появившаяся, новая пара «мессеров». Бросился на выручку товарищу. И тут случилось самое страшное, что может произойти в бою: гитлеровцам удалось разъединить нас. Мы разошлись в противоположные стороны - я очень резким боевым разворотом влево, Виктор Семенов - вправо.

Враг моментально оценил ситуацию. На хвосте самолета Семенова повис Ме-109ф. Спасаясь от огня противника, лейтенант скрылся за горой.

Фашисты зажали меня в тиски. Я неистово кружился на левом глубоком вираже, то уменьшая, то увеличивая крен до предела. А надо мной в ту же сторону вертелось колесо из четырех «мессершмиттов». Еще один Ме-109ф кружил выше их, но в обратном направлении.

Гитлеровцы ждали. Они прекрасно понимали, что деваться мне некуда. Капкан захлопнулся, а время работало на противника. Фашисты имели большой запас горючего, в любой момент к ним могла подоспеть помощь с земли или смена. Меня же отделяла от своего аэродрома добрая сотня километров. Спасение было в одном - в том, чтобы соединиться с напарником. Вдвоем мы, возможно, и смогли бы оттянуться к своим. [23]

Я внимательно смотрел по сторонам, отыскивая глазами Семенова. Я верил - он не мог бросить товарища. И действительно, из-за горы, только с другой стороны, вынырнул «ишачок». Это был мой ведомый, но… он не видел меня.

Я быстро вывел самолет из глубокого виража и направил его наперерез своему ведомому. Почти в тот же миг с машиной случилось что-то неладное. Один за другим последовало несколько тупых ударов. Потом вдруг все кругом зашелестело, зашуршало, забарабанило. Самолет неудержимо понесло навстречу горе. Попытался свернуть, но рули управления бездействовали. Обернулся, и сердце оборвалось в груди: хвостовое оперение разваливалось на глазах. А в нескольких десятках метров от меня висел «мессершмитт» и поливал "ишачка" изо всех огневых точек.

Мотор у меня как-то странно вздохнул, заурчал, еще раз вздохнул и замер. Гора надвинулась. Страшный удар бросил меня лицом на приборную доску, Глаза опалило холодным жаром, наступил мрак. [24]

Через ад

«Сын собственных родителей»

О том, что происходило со мной в первые дни плена, знаю только со слов очевидцев. Ястребок упал вблизи селения Нижний Керменчик. Из-под обломков меня вытащили гитлеровские солдаты. Они, видимо, решили, что я не выживу и бросили во дворе какого-то дома. Там меня нашла местная жительница Софья Михайловна. Вдвоем с девятилетним сыном Кимом они перенесли меня в дом. Софья Михайловна известила о случившемся мужа, который был с партизанами в горах. Но партизанам не удалось вывезти меня из селения: я был в очень тяжелом состоянии.

На девятый день в Нижний Керменчик явились гестаповцы из Бахчисарая и увезли меня с собой.

В дороге я очнулся от безумной боли. Ничего не слышал, не видел, не помнил. Реагировал только на боль. А боль была невыносимой. Ныли внутренности, страшно болели кости, распух и не помещался во рту язык. Лица совсем не чувствовал, будто его не было. Это испугало меня. Хотел провести по щеке ладонью, но ни щек, ни носа не нашел - они слились в одной огромной опухоли.

«Странно, - подумал я, - отчего бы это?» Осторожно повернул голову и тут же потерял сознание. Когда пришел в себя вторично, начал различать звуки. Над головой кто-то переговаривался. Бред? Я напряг слух. Да, кто-то говорил. Открыл глаза, но ничего не увидел. Значит, бред?… Однако человеческая речь звучала очень явственно, хотя я и не разобрал ни слова. Решил проверить - слышу ли я. Заткнул уши, речь стала глуше. Вновь открыл глаза и опять ничего не увидел. Потрогал пальцами веки, попытался раскрыть их, но ничего не получилось. [25]