Иван Лукаш - Граф Калиостро

Затейливые сборища на плацу были пресечены, а на мнение Европы Augustissima с сердцем написала свое письмо.

И к лету 1784 года в Санкт-Петербурге о пребывании Калиостро было забыто всеми, тем более, что черный лоскут уже истлел на воздушном кораблике и был развеян без следа свежими невскими ветрами...

Генеральс-адъютант Ланской в 1784 году, по ласковой милости государыни, украсил свой белый кавалергардский колет еще одним орденом -- Российского Апостола Андрея Первозванного, одновременно получив высокое звание действительнаго камергера.

Но изящная пудреная голова генеральс-адъютанта, голова молодого Антиноя, не поднялась выше, а смуглое и продолговатое его лицо было таким же чистым и простым, как и четыре года назад, когда Ланской весною, в апреле, в пасхальный перезвон, впервые прошел через Китайское зало на половину Светлейшей Царицы.

По утрам в Царском Селе, в павильоне фаворита, государыня пивала запросто кофе. Влажными лучами вспыхивало столовое серебро, прозрачный фарфор сквозил розовато, отсвечивая на круглом, с ямочкой, подбородке императрицы.

По утрам Ланской в шлафоре белого тентинета просматривал с государыней новые эстампы, привезенные из Лондона, портреты in taglio и en camйe ]инталии и камеи (фр.) [ из Парижа. Пудреный Антиной, приветливый фаворит больше всего любил головки Греза, гравюры и музыку.

-- Государыня, -- говорил он. -- Я ваш отдых, ваш домашний очаг, коего может желать не токмо императрица, но и последняя пехотная прапорщица в Империи... Державные дела мне не под силу, а придворными хитростями гнушаюсь... Государыня, я счастлив одним вниманием вашим. Я просто люблю вас.

На клавесинах -- лака коричневого, светлого, с золочеными грифами на ножках, -- со звуком, нежно звенящим, как легкая арфа, -- Ланской игрывал по утрам государыне новые опусы кавалера Моцарта, серебряные песенки почтенного кавалера Глюка. Государыня посмеивалась:

-- Есть три скучнейших вещь на свете: гистория Тредиаковского, симфония Плейля и квинтет Вонгали... Но Глюк твой -- прелесть, не в пример им хорош.

А чуткие пальцы Ланского едва касались клавиш, вспыхивающих солнцем.

Во дворце такого робкого фаворита не опасались даже придворные конюхи: он редко выходил на собрания, ни во что не мешался. В своих светлых покоях звенел молодой генерал на клавесинах, любовался эстампами, читал с императрицей вслух Вольтера, "Les amours pastorales", "Oevres spirituelles par Fenelon" ["Любовные пасторали", "Духовные сочинения Фенелона" (фр.) ] и за полночь разбирал с нею резные камеи, в которых оба были тонкими знатоками.

Караульные гвардейцы, -- им часто перепадали от Ланского серебряные рублевики, -- прозвали его между собою "Генерал Красная Девица". А старые придворные дамы времен императрицы Анны, сухопарые, жилистые, в фишбейнах на китовом усу, обмахиваясь пышными веерами, шептали одна другой из-под тощей руки на дворцовых куртагах:

-- Сама-то, гляньте, сударыньки, -- расцвела, весела, в экосезах прыгает, в гавотах гуляет... А ей уже полвека минуло. Вторую молодость обрела: бабье лето -- со своим "Не Тронь Меня Генералом".

Так прозвали Ланского при дворе после спуска в Неву в день Архистратига Михаила восьмидесятипушечного фрегата, которому сама государыня дала такое чудное прозвище. А командиром "Не Тронь Меня" назначен был шотландец Крюйз, долговязый пьяница и добряк с выцвелыми голубыми глазами.

-- Царей и царств земных отрада,

Возлюбленная тишина, --

посмеиваясь, декламировала императрица по утрам в павильоне фаворита. Флеровый чепец влево сбит, сама жмурится от солнца, весело хлопает продолговатою ладошкой по перламутровым черешкам стола:

-- Еще год подобной тишины, милий друг, и я обнародую мой указ, давно вчерне писанный. Маркиз Пугачев указ сей вспугнул. Обнародую я, подобно вольности дворянства, и вольность крестьянству, гражданству моему брадоносному.

-- Смелая государыня, -- кланялся Ланской. -- Я вижу, вы точно намерились объявить златой век Астрея.

Утренние их беседы были светлыми и веселыми, а пополудни, государыня, опираясь на руку генеральс-адъютанта, гуляла в дворцовом парке...

В конце июня на такой прогулке, когда они миновали садовые шармильи и прошли под сводом темно-красных бегоний на высоких штамбах, Ланской тихо сказал:

-- Пойдем к Лебяжьим прудам.

Открылась ясная даль. На зеленом лугу круглые и квадратные озерца подобны тихим зеркалам. Играют радугой, бьют, вея свежестью, тонкие каскады фонтанов. Лебеди подплыли, выгибая шеи, точно любуясь собою. Их оперение сияет, как белая пена.