Эрих Мария Ремарк - Я жизнью жил пьянящей и прекрасной…

Какая жалость, что я не вижу сейчас вас обоих! Вы – это единственное, что помогает мне удерживаться на поверхности! Будет отлично, если вы приедете в Нью-Йорк в мае, здесь будет очень красиво!

Тысяча приветов, наилучшие пожелания и любовь вам обоим от преданного вам

Бони.

Альме Малер-Верфель

Нью-Йорк, сентябрь 1944

Дорогая Альма!

В последние месяцы я был занят тем, что продолжал марать бумагу последней книгой*, и это служит оправданием моему долгому молчанию. Я не любитель писать письма. Ты – единственный человек, с которым я, напрягая все свои силы, поддерживаю переписку. Мои домоправители в Швейцарии, мои тамошние друзья, адвокаты, налоговые инспектора и т. д. не получали от меня ни единой строчки уже несколько лет. Я просто органически не могу писать. Пойми, прими, прости и продолжай любить меня дальше!

Не принимай всерьез эмигрантские сплетни. Они хуже и глупее, чем обычные базарные склоки. Эта вещица Францена* – блестящий успех, критики отнеслись к ней очень благосклонно, что еще нужно! Сам я считаю и хочу повторить еще раз, что «сотрудники»* ничуть не улучшили оригинал. Заключение Францена было лучше, а «сотрудники», на мой взгляд, представили Якобовского слишком умным .

Но все это уже давно прошедшее время, а дела идут дальше. Сражение развернулось уже на линии Зигфрида, мир скоро снова станет открытым, и мы дружной толпой ввалимся в него, а это самое главное!

Насчет Францена я слышал, что ему стало лучше. Я кое-что почитал о сердечных болезнях и узнал, что надо спокойно работать дальше, не давая себе слишком много отдыхать. Это успокоило меня, ибо я понимаю, что он уже снова пишет.

Возвращаю тебе письмо Цокора*. Он написал и мне, в мае 1944 года; тогда его адрес был:

H.Q.G. «Polindep» Unit

C.M.F., Europe

Что сталось с ним дальше?

Когда вы приедете в Нью-Йорк? Я страшно по вам скучаю. Октябрь здесь просто великолепен. Перемена атмосферы (без «Одетс и Берман») будет полезной для Францена, как мне думается. Я на это время брошу курить и пить. Без этого можно вполне обойтись.

Цук был здесь* пару дней. После него осталась батарея бутылок арманьяка и барака.

Что еще? Дни, полные печали начала осени, навевают грусть и буревестники по ту сторону горизонта. Дни полны надежд, многих, внезапно наплывающих желаний, влекущих за океан.

Что в личной жизни? Все, как летом, надеюсь на счастье*, которое упадет в протянутую руку – постучим по дереву!

Обнимаю тебя! Как хорошо было бы сейчас оказаться в вашем саду!

Салют! Салют!

Ваш

Бони.

Альме Малер-Верфель

Нью-Йорк, декабрь 1944

Дорогая Альма!

Тысяча благодарностей за твое письмо. Ты права, мне надо перебираться в более благоприятный климат, но мне надо дописать эту идиотскую книгу*, и я не могу двинуться с места. Пройдет довольно много времени, прежде чем я смогу начать работать на новом месте. К тому же ты скоро снова будешь здесь.

Это была несказанная радость – видеть тебя, прекрасно сознавать, что ты существуешь здесь, в этом идиотском мире.

Обнимаю и прочее. Пусть все, что ты желаешь, окажется у тебя в новом году.

Как всегда, твой старый друг

Бони.

Альме Малер-Верфель, Лос-Анджелес

Нью-Йорк, январь 1945

Моя дорогая!

Это была плохая новость! За несколько дней до этого я читал ваше интервью с этой коровой Луэллой Парсонс и думал, что у вас все в порядке, ибо гению надлежит быть сильным, иначе застрелишься из бутылки из-под содовой.

Я надеюсь – от всей души надеюсь, – что сейчас все стало лучше. Франц – невозмутимый старый боец, его нелегко запугать. Он выдержит.

У меня здесь случился грипп, он сейчас свирепствует в Нью-Йорке. Я боролся с ним, как привык, – вишневой водкой. Здесь побывал Цук, тоже подцепил эту заразу, и примчалась Иобс – ухаживать за ним. Заболела и она. В результате оба праздновали Рождество таблетками сульфидина, а известно, что с ними нельзя пить горячительное. В это время дети, оставшиеся одни в заснеженном Вермонте, высосали на Рождество все запасы водки.

Дорогая моя! Я надеюсь, что все будет хорошо! Как чертовски мало можно для вас сделать! Только сидеть здесь, надеяться и верить, что все пойдет, как надо. Если бы можно было законсервировать несколько десятков тысяч сердцебиений и отправить в виде новогоднего подарка, который можно в качестве резерва положить в холодильник! Но Франц справится! Главное, чтобы он выдержал сейчас, а потом мы его выходим. В новогоднюю ночь, когда все пишут на бумажках свои желания, сжигают записки, а потом проглатывают пепел, чтобы желание сбылось, я написал: «А теперь оно должно исполниться».