Мирослав Крлежа - Поездка в Россию. 1925 - Путевые очерки

Вена — город, где множество трактирчиков и распивочных, уличных оркестров, аллей с больными деревьями и нищих с шарманками, как и во всех других городах. Там танцует обнаженная Анита Берберова, выступают Петер Беренс и [Йозеф] Стржиговский [47] , поет Тинка Весел-Пола (все эти знаменитости у нас хорошо известны), а в парламенте с галерки кричат депутатам, что они недоумки (вообще говоря, весьма точное непарламентское замечание)! В отелях в центре города, где кельнеры одеты в манишки с накрахмаленными пластронами, в безукоризненные фраки и отглаженные брюки с шелковой каймой, где нога утопает в персидских коврах, а в холлах царит благоприятная торжественная тишина, — в таких отелях по сей день на стенах висят портреты — Его Величества Франца Иосифа Первого [48] в белом маршальском мундире с зеленой лентой ордена святого Иштвана [49] и трехцветный Ее Величества, в бозе почившей императрицы Елизаветы [50] , в королевском уборе с короной. (Как должны были прекрасно чувствовать себя в номерах такого венского отеля наши Цуваи, Йосиповичи, Шурмины и Николичи [51] в те времена, когда Австрия представлялась замкнутым Космосом, в котором звезды обращались вокруг испанского Бурга [52] ). То были воистину золотые дни Аранхуэко [53] . Все проблемы были решены. А ныне наш бедный придворный испанец, как, например, Шурмин, созерцает клопов в каком-нибудь отеле «Албания» [54] и на собственном опыте приходит к выводу, что дела придворные относятся к категории ненадежных коммерческих предприятий. Башня собора Святого Стефана стоит прямо как на рисунке Любо Бабича [55] , украшающем обложку новеллы Нехаева «Великий город», и в связи с этой книгой мне приходит в голову одно соображение, которое я где-то уже высказывал. Все наши интеллектуалы жили в этом городе долгие годы, и, кроме упомянутой новеллы Нехаева [56] , я не припомню ни одной попытки запечатлеть Вену в литературе, в художественной форме. Из наших писателей глубже других понял жизнь этого города Цанкар [57] . В описании мрачных ночей в больнице для безнадежно больных детей (в новелле «Дом Марии Заступницы»), когда при трепещущем свете ночника девочки мечтают о бисквитах, которыми их одаривает старая графиня, присутствует подлинная художественная реальность. Правда, Цанкар не примкнул к какому-либо крупному литературному направлению или кружку, что дало бы ему повод описать людей этого города. Но без его вклада в эту тему картина нашего недавнего национального культурного и политического прошлого была бы неполной. На жестком граните венских мостовых умирали наши юноши, и сколько же страданий, унижений и горя расползлось по этим вымощенным камнем улицам, подобно ядовитому газу, отравившему молодость нескольких поколений?

Давно уже я не чувствовал с такой интенсивностью, как хоронили себя здесь дивные молодые люди, готовые лбом прошибить стену, дышавшие полной грудью, с кровью, кипящей, как в котле за минуту до взрыва. Да, жили молодые люди в таких северных городах, где слышится звон красных трамваев, где в желтоватом свете чернеют огромные закопченные здания, где увядают деревья и с шумом проносятся освещенные автомобили, а в них восседают дамы в мехах и драгоценностях.

На что ушли жизни наших студентов, которые жили впроголодь в этих северных столицах, кормились в трактирах, где стоит биллиард с продранным сукном, глухо стучат разбитые шары, а мраморные столики изрисованы химическими формулами и голыми девичьими бедрами? Эти студенты выродились в охрипших провинциальных адвокатов весом в сто восемь килограмм, в лживых литераторов и писак, в каких-то испанских министров, повторяющих как попугаи катехизис так называемого народного единства, в контрабандистов, в нажившихся на войне миллионеров и политиканов, полагающих, что политику можно проводить с помощью таможенников, постановлений и манифестов. «Всё пропало» [58].

Индивидуум, отягощенный чувством истории, такой, как, например, я, на каждом шагу чувствует в этом городе некий надлом. На первый взгляд, это все еще город Радецкого, Шварценберга, Лихтенштейна [59] , город с имперскими надписями на латинском языке, с тяжелыми мраморными порталами банков и картелей, которые держали в руках огромные, простиравшиеся до самого Дрездена территории военных границ империи Кайзера. По улицам столицы прогуливаются дочери пребывающих ныне на пенсии советников венского двора, бледнолицые малокровные барышни с рейнольдсовскими фигурами, на низких каблуках, блондинки с прилизанными соломенно-желтыми волосами. В витринах фотографов там и сям еще можно увидеть цветные фотографии венгерских магнатов, но дворец знаменитой венской Кригсшуле [60] стоит неоштукатуренный, грязный и пустой, с замусоленными немытыми окнами, в то время как в Бурге точильщик точит ножницы, а в самом императорском дворце размещаются торговые агентства.