Мирослав Крлежа - Поездка в Россию. 1925 - Путевые очерки

Мотаясь по надобностям своей авантюрной солдатской карьеры по пространству между Карпатами и Адриатикой, я установил, что Станислав во многом похож на Любляну (Laibach und Stanislau — южная и северная окраины K.и. K. [9] ).

Однажды утром, сидя в кафе в Станиславе и просматривая какой-то украинский литературный листок, я размышлял о славянстве. Весь город неизвестно почему был увешан траурными флагами, а я с горечью думал о дурацком положении какого-нибудь символиста, поклонника Бодлера или последователя Жозе Мария де Эредия [10] , живущего в таком вот пункте королевской империи.

В Кракове и Лионе мне случалось напиться до бесчувствия, и еще по меньшей мере двадцать городов удостоились чести видеть меня пациентом своих больниц. В Салониках я впервые услышал выстрелы из боевых орудий греческого броненосца «Averof», причем лично убедился в справедливости пословицы, уравнивающей дурака по тупости с пушкой. При виде Везувия и Стромболи, изрыгающих пламя, мне сначала показалось, что они похожи на печь для обжига известняка где-нибудь в словацких Татрах. Тем не менее, окружающие с пафосом утверждали, что перед нами извержение внесенного во все бедекеры вулкана Везувия. Люди вообще склонны к пафосу, особенно ложному.

Сторонники ложного пафоса не найдут в моих путевых заметках ничего для них подходящего. Я не любитель поездок, дающих повод патетическим культурно-историческим реминисценциям! Поскольку каждый субъект представляет собой комок плоти и крови и как таковой безусловно преходящ в своем земном существовании, то реки, города и люди, пропускаемые через сознание путешественника, возникают только благодаря ему и, следовательно, вместе с ним исчезают. Эти мои краткие наброски лишены особых претензий в плане культурно-историческом, и особенно информационном. Путешествуя, я не стремлюсь к посещению соборов, да и в музеи заглядываю редко. Хочу подчеркнуть, что я предпочитаю демонстрации, уличные стычки, забастовки, паровые машины, женщин, покойников в гробах и вообще обычную неприкрашенную жизнь картинам, выставленным в залах различных академий, а также барокко и ренессансу. На одном из наших ренессансных островов меня как-то ночью бросили в венецианскую темницу, где я слушал вой сирокко, бившегося о стены крепости. Я чувствовал себя каким-нибудь графом Монте-Кристо или Конрадом Фейдтом из приключенческого фильма, ожидающим прихода палачей с обнаженными мечами. И все это случилось из-за того, что я не хотел снять шапку во время исполнения гимна «Боже праведный, нас спасший…» [11] . С тех пор я ненавижу Ренессанс! Мне трудно понять старика Джалски [12] , который мог часами сидеть, любуясь «вечной красотой» Венеры Милосской. При виде этой «вечно прекрасной» Венеры я пожал плечами, послал к дьяволу всех стоящих перед ней снобов и повернулся к ним спиной. Клянусь! Есть картины, с которыми человек живет долгие годы. Лет десять назад в далеком, закопченном городе, где текли глухонемые, глубокие зеленые воды, в которых трепетно переливались отблески света, я увидел на картине фигуру святого в плаще из ярко-красного сукна, и по сей день я ношу в себе этот кровавый румянец, это пурпурное пятно подобно возгоревшемуся во мне драгоценному огню.

Я люблю Брейгеля [13] , голландский бархат и хрусталь — в одиночестве, в четырех стенах, в тишине комнаты, зимой, глубокой морозной ночью, когда в печной трубе завывает ветер. Я не могу смотреть картины в музейных залах, под скрип паркета. Мне действуют на нервы снобы и мысль о том, что и я, скорее всего, тоже сноб, кому-то действующий на нервы. (Ведь небо никогда не бывает так запачкано бесконечным множеством взглядов, как в ночь лунного затмения. Кто только тогда не смотрит на небо? И тем, кто каждый вечер привык смывать с себя следы нашей цивилизации, глядя в чистоту небес, ничего не остается, как опустить глаза. Живя в буржуазном обществе, не следует устремлять свои взгляды параллельно прочим особям. И с картинами точно так же, как с лунным затмением.)

Быть может, рассказать, как однажды утром, в праздничный день, я оказался в берлинской синагоге, где все господа были в черных цилиндрах, а дамы — в шелках и старинных золотых украшениях, и седобородый раввин вещал о пятитысячелетнем Израиле? Или вот железнодорожная катастрофа, в которой погибли двадцать семь человек, — как описать кошмарный запах крови, газа и серы? Можно поведать и о том, как я был необыкновенно польщен выпавшей на мою долю честью дышать одним воздухом с Роменом Ролланом [14] , гостем республики Чехословакии в резиденции пана Масарика [15] (человека, начинавшего свою карьеру научным исследованием о самоубийствах). Рассказать, почему я собрался в Россию?