Мария Башкирцева - Дневник Марии Башкирцевой

План отца не удался; все те, к которым он хотел везти меня, разъехались. Когда Мишель ушел, мы говорили о глупости Грица.

— Как он глуп! — воскликнула я. — Нет, подумайте только! С моими честолюбивыми планами, с моим образованием, выйти замуж за г-на M.

— Гм… — сказал отец, — да, он, конечно, глуп.

И он смотрел на меня, не зная, принять ли ему презрительный вид или высказать свою мысль, которая наверно была следующая: «М… желательная партия, даже для тебя».

А теперь я лягу спать в постель, сделанную самим г-м князем.

— Он сделал постель! — восклицала Амалия. — Un principe! Dio! Точно для королевы!

Я сейчас слышала пронзительные крики. Это кричит Амалия, потому что Поль открыл окно в галерею и смотрит, как она купается. Каков мальчик! Паша и князь уже давно спят.

На столе едва помещается тетрадь, — он заставлен флаконами, коробочками для пудры, щетками, саше и т. д.

Вне себя от радости, что я сумела завоевал отца, я восклицаю: только грубые люди могут не любить меня и только подлецы могут любить меня не так, как следует.

Вторник, 12 сентября (31 авг.). Провести день в Полтаве! Это невероятно! Не зная, что делать, отец повел меня пешком по городу, и мы видели колонну Петра Великого, которая стоит среди сада.

В понедельник ночью мы уехали из Полтавы, а сегодня мы в Харькове. Путешествие было веселое! Мы завладели целым вагоном.

Около Харькова меня разбудили букетом от князя Мишеля.

Харьков — большой город и освещается газом. Гостиница, в которой мы остановились, называется «Большой гостиницей» и оправдывает свое название. Содержатель ее Андрие, и дом представляет все удобства; впрочем, здесь всегда ужинает, завтракает, обедает золотая молодежь, обращаясь с содержателем гостиницы, как с равным; но он не забывается, вот что меня удивляет. Странные здесь нравы!

Меня причесал Луи, другой французский живодер.

Потом пили чай, с пряниками…

Ах, да! я была в зверинце; вид этих бедных животных в клетках расстроил меня.

Я виделась с дядей Н. — младшим в семье, который делает вид, что занимается медициной. Бедный дядя когда-то помогал мне играть в куклы, я била его и дергала за уши.

Я поцеловала его и чуть не заплакала.

— Войди, без церемоний, — сказала я ему. — Папа тебя не любит, но я люблю тебя от души. Я все та же, только немного побольше — вот и все. Милый Nicolas, я не оставляю тебя завтракать — я не одна, тут много чужих, но приходи завтра, непременно.

Я пришла в отдельную, только что отделанную столовую.

— Сердиться не на что, — сказал отец. — Если бы ты хотела, ты пригласила бы его, а я ушел бы под благовидным предлогом.

— Папа, вы не добры сегодня, и нечего об этом больше говорить, довольно!

Четверг, 2 (14-го) сентября. Говорили о намерении Паши уехать, пока тот ходил взад и вперед и пересматривал ружья, так как он «охотник перед Господом», как Нимврод. Отец просил его остаться, но раз этот упрямый человек сказал «нет!» то не изменит слова ни за что на свете.

За его молодость и мечтательность я прозвала его «зеленым человеком». Скажу без обиняков, так как уверена в этом: «зеленый человек» считает меня лучшим существом в мире. Я сказала ему, чтобы он остался.

— Не просите меня остаться, умоляю вас, потому что я не могу вас послушаться.

Мои просьбы были напрасны, но мне приятно бы было удержать его, особенно потому, что я знала, что это невозможно.

На станции мы встретились с тетей Лелей, его матерью, и с дядей Николаем, которые пришли проводить меня.

Толпа была огромная, по случаю отъезда 57-ми волонтеров в Сербию. Я бегала по станции то с Полем, то с Мишелем, с тетей, с Пашей, с каждым поочередно.

— Право, Паша не любезен, — сказала тетя Леля, услыхав, в чем дело.

Тогда, стараясь не смеяться, я подошла к Паше и прочла ему внушение сухим и оскорбленным тоном, но так как у него были слезы на глазах, а я боялась рассмеяться, то я ушла, чтобы не нарушить смехом произведенного впечатления.

Трудно было двигаться, и мы едва добрались до нашего отделения.

Мне приятно было видеть толпу после деревни, и я подошла к окну. Давка, крик… но вдруг меня поразили молодые мужские голоса, которые лучше и чище женских. Они пели церковную песнь, и могло показаться, что это хор ангелов. Это были архиерейские певчие, певшие на молебне за волонтеров.

Все обнажили головы, и у меня захватило дыхание от этих звучных голосов и этой божественной гармонии. Когда молебен кончился, я увидела, как все машут шляпами, платками, руками, и с блестящими от одушевления глазами, тяжело дыша, я могла только прокричать: ура! как кричали другие, и плакать, и смеяться.