Мария Башкирцева - Дневник Марии Башкирцевой

О, тоска, тоска!

Вне моего искусства, за которое я взялась из честолюбия и каприза, которое я продолжала из тщеславия и которое теперь обожаю, вне этой страсти — ибо это страсть — у меня или нет ничего, или самое ужасное существование! Ах, какое мучение! И ведь есть же счастливые люди! Счастливые — это слишком; я бы удовлетворилась сносным существованием; с тем, что я имею, это было бы счастьем.

Среда, 30 июня. Вместо того чтобы рисовать, я беру мисс Г., и мы едем на Севрскую улицу и проводим около часу против дома иезуитов. Но уже было девять часов и мы видели только следы беспорядка.

Я нахожу это рассеяние глупым. Влияние иезуитов значительно увеличится; если ненавидишь их учение, то надо иначе браться за дело… и так трудно взяться за него, что лучше уж не трогать.

Тут можно было бы применить только следующее: дать иезуитам всевозможные гарантии, сделать всевозможные уступки, дать им землю построить дома, создать им город и когда они все туда соберутся, взорвать их.

Я не так ненавижу иезуитов, как боюсь их, ибо не знаю, что они представляют из себя в действительности. Да разве знает кто-нибудь, что такое они в действительности?

Нет! Но трудно сделать что-нибудь глупее и бесполезнее этого возмущения. Как допустил это Гамбетта? Одну минуту я думала, что он допустил это, чтобы потом победоносно вмешаться в дело.

Пятница, 16 июля. Жулиан находит, что мой рисунок очень, очень хорош и А. принуждена сказать, что это недурно, потому что Жулиан строже, чем Тони.

Я с ума схожу от похвал Тони.

Завтра мы уезжаем, и я испытываю все мелкие неприятности кануна отъезда, укладки и т. п.

Хорошо, что я уезжаю, а то дело в мастерской пошло бы хуже. Теперь я в ней бесспорный начальник. Я даю советы, я забавляю, моими произведениями восхищаются; я кокетничаю тем, что я добра, мила, предупредительна, заставляю любить себя, сама люблю своих подруг и утешаю их фруктами и мороженым.

Однажды, когда я вышла, все тотчас же начали хвалить меня. Мари Д., рассказывая это, не могла прийти в себя от удивления, а Маделена, — вы ведь знаете, как она рисует, — хочет начать писать и стать под мое покровительство для получения советов. Правда, я преподаю прекрасно; я была бы очень довольна, если бы рисовала так же, как преподаю. Вообще всегда бывает так с превосходным профессором. Жулиан очень жалеет, что я не могу продолжать этой головы, которая «годилась бы для выставки». Это характерно, естественно, сильно, живо.

У малютки преоригинальная головка: очень большие глаза с огромными ресницами, огромные немного удивленные брови, вздернутый носик, хорошенький рот, цвет, лица очаровательный; она молода, но в ней есть что-то отцветшее, однако это не делает ее несимпатичной. Золотистые волосы, кажется, подкрашены, но прелестно падают в виде львиной гривы, выделяясь на темно-зеленом фоне.

Суббота, 17 июля. Мне хотелось бы ехать в деревню, в настоящую деревню, где нет никого; но и этого мало. Истинным счастьем была бы возможность удаляться время от времени в необитаемую страну, на острова, где растут большие неизвестные деревья, к Поль и Виржини. Совсем одной встречать восход солнца, наслаждаться ночью в абсолютной тишине. Хочется в дикую страну, где деревья громадны, небо чисто, горы золотятся солнцем… воздух, о котором даже нельзя иметь понятия, воздух, который сам по себе уже есть наслаждение, непохожий на тот смрад, которым дышат здесь… Но для такого существования нужны деньги, а я, в этом полном уединении, не хотела бы видеть даже любимого человека.

Мон-Дор. Вторник, 20 июля. В четыре часа В. приехал проститься со мною еще раз и мы уехали. В понедельник в шесть часов утра приехали в Клермон; в три часа в Мон-Дор. От Клермона до Мон-Дора шесть часов езды на лошадях, что я впрочем предпочитаю железной дороге.

Только сегодня я несколько освоилась; особенно потому, что я нашла интересные вещи для живописи.

Среда, 21 июля. Начала свое лечение. За мною являются закрытые носилки. Надевается костюм из белой фланели и плащ с капюшоном.

Затем следуют ванна, души, воды, вдыханье. Я подчиняюсь всему; я лечусь в последний раз и то потому только, что боюсь оглохнуть. Моя глухота гораздо меньше, почти совсем прошла.

Четверг, 22 июля. У меня такая же шляпа, как у здешних крестьянок; она мне очень идет: я в ней похожа на голову Грёза. Я телеграфировала, и мне прислали батистовых платьев, а тут вдруг стало холодно. Я начинаю обращать внимание на пейзаж; до сегодняшнего вечера я была раздражена дурною пищей, раздражена, потому что еда занятие недостойное, от которого нельзя зависеть.